Наталья Труш - Четыре подковы белого мерина

– Лад, а про тяжелое детство… Это ты к чему?

– А к тому! Он же из-за Димки на меня, как на грязь под ногтями, посмотрел.

– Вообще не улавливаю связь, – подвела итог Вероничка, посмотрела туманным взором на Ладу и предложила выпить еще – «для ясности ума»!

– А что тут не улавливать?! – Лада промахнулась и попала «букетом» на скатерть. – Не обращай внимания! Постираем! Что тут не улавливать, Верусик?! Уж если Влад с его строительным бизнесом и батькиной навагой, которой хватило только на покупку телевизора, побрезговал мною из-за Димки, то что будет с Павлом Гронским, у которого и папа, и дедушка, и прадедушка с прабабушкой были адвокатами?! Нет уж! Хватило с меня Новой Зеландии, до сих пор глаза щиплет от названия только одного – Крайстчерч! Край света…

Вернувшийся поздно вечером с работы Димка обнаружил на кухне мать и ее лучшую подружку Вероничку не совсем трезвых, с глазами печальными, с размазанной по щекам тушью. Скрыть следы преступления дамы не успели: светло-кремовая скатерть была украшена красными винными пятнами, которые они неудачно замаскировали корзинкой с печеньем.

– Маманя! А что случилось?

Димка уперся кулаками в стол, и Лада с удивлением обнаружила, что у него очень здоровые, крепкие руки, красивые, с рельефом мышц, сплошь покрытые золотистыми, едва заметными пушистыми волосками. Она аккуратно потрогала бицепс и всхлипнула:

– Димка, а мы тут немного посидели и немного поругались, вот!

– По поводу? – поинтересовался сын.

– Повод серьезный! Любовь! – Лада подняла указательный палец. – Я люблю тебя.

– Маманя, ты наклюкалась! А меня и любить-то не за что…

– Ты, может, и не самый лучший, но ты мой ребенок, поэтому я люблю тебя! – повторила упрямо Лада, а Вероничка виновато пискнула:

– Она, Димка, из-за тебя в Новой Зеландии не живет! И еще такому кавалеру отказала! Знаменитому адвокату Павлу Гронскому!

– Я ему не отказала, – грустно подвела итог Лада. – Он меня сам бросил…

Гронский позвонил через неделю, и по его голосу Лада поняла, что у него что-то случилось. Она так и спросила у него, но он ответил:

– Все нормально. Просто приболел…

Но голос выдавал его: интонации не «просто приболевшего».

Разговор не получился. Лада почувствовала, что Гронскому не до нее и позвонил он просто из вежливости.

– Лада, ты прости меня. Я очень занят… Буду занят. Я, как разберусь со своими делами, сразу позвоню тебе. Не обижайся. Пожалуйста.

«Не буду. За что мне обижаться? Мы еще не стали ни родными, ни близкими. Я влюбилась, но я сильная, я справлюсь с этой влюбленностью, а ты об этом никогда не узнаешь. Если не захочешь…» – мысленно проговорила ему Лада, слушая гудки отбоя в трубке. Ей было и спокойно, и грустно.

Она думала о том, что знала давно, в чем была уверена: не надо бояться потерять дорогого человека. Теряются те, кто дается для опыта. Остаются те, кто послан судьбой. Но всякий раз, когда судьба давала ей мужчину, она начинала терзать себя сомнениями.

– Я должен много тебе рассказать… – Павел Гронский закурил.

Лада не могла припомнить, чтобы он курил. Или он при ней не делал этого?..

За время, что они не виделись, Павел очень изменился. Лада с трудом узнала в этом ссутулившемся человеке веселого и приветливого туриста, который галантно ухаживал за ней, веселил ее шутками, не мешал ей слушать экскурсовода и учил правильно плавать в Мертвом море. Это было в начале февраля. Сейчас конец марта. Полтора месяца, которые изменили его до неузнаваемости. Что произошло в эти полтора месяца?..

– Что произошло? – Лада заглядывала в глаза Гронского, а он отводил взгляд. Странно. Если он не хочет встречаться, то зачем было звонить и просить о встрече? Совсем непонятно.

– Лада, дело не в тебе, ты не думай и на свой счет ничего не принимай. – Он как будто прочитал ее мысли. – Впрочем, ты сейчас все-все поймешь…

Он помолчал, будто собирался нырнуть в холодную воду, и начал:

– У меня дочка. Лора. Лорка… Когда мы расстались с Таней, с женой, Лорка страшно переживала. Ей было двенадцать лет. Она нас уговаривала не разводиться, закатывала истерики, из дома убегала. Мы пытались донести до нее, что ничего страшного не произошло, просто у нее теперь будет не один, а два дома! Мы говорили ей, что все будет нормально. Со стороны посмотреть, так и в самом деле – ничего страшного. Не мы первые, не мы и последние. Да еще и расходились как приличные люди, без скандалов, без упреков, без любовных «треугольников». Но, как оказалось, не это главное. Главное то, что мы перестали быть вместе. Оказалось, что один дом – это лучше, чем два…

Гронский тяжело встал из-за стола, прошаркал к стойке, постоял там немного и вернулся с бутылкой воды. Ладе страшно было смотреть на него: это был совсем другой человек, не Паша, с которым она познакомилась в Иерусалиме. Он жадно пил воду и не чувствовал, что из уголка рта по подбородку бежит ручеек. Потом увидел, как на голубой рубашке расплываются пятна, и потянулся за салфеткой, опрокинув при этом чашку с кофе.

Он поднял глаза на Ладу. Они у Гронского были как у щенка, которого выставили из дома.

– Сейчас уберут, – поспешила успокоить его Лада и помахала рукой официанту.

За спиной у Гронского тут же возникла девушка с тряпкой, совком и метелкой.

– …Лада, если б ты знала, как я люблю свою дочь! – монотонно начал Павел. – И если б ты знала, как трудно любить сволочь, которая не видит и не слышит тебя, не понимает, выкручивает тебе руки, зная, что ты ее любишь! А ты ничего – ни-че-го! – не можешь сделать, потому что чувствуешь свою вину за то, что случилось с твоим ребенком, с твоей замечательной девочкой, которая училась на одни пятерки, ложилась спать в девять часов вечера с длинноухим зайцем, ходила в танцевальный кружок, а на мамин и папин праздники – 8 марта и 23 февраля – делала подарки своими руками…

Когда Татьяна и Павел Гронские развелись, Лора училась в седьмом классе. Из послушного, доброго и открытого ребенка она за короткий срок превратилась в ежика, который, чуть что, пускал в ход иголки. Она делала все, чтобы привлечь к себе внимание родителей. Павел терпеливо сносил все ее выкрутасы, делал вид, что не замечает ее колкостей, а вот Татьяна взялась воспитывать с удвоенной силой. Лорке это было на руку: она после очередного маминого показательного выступления звонила отцу, рыдала в трубку и просила ее забрать «жить навсегда».

– Я, понятно, начинал разборки с женой. Ну, в смысле, с бывшей женой. И не хотел слышать ее доводов. Я брал Лорку на выходные, выгуливал ее, исполнял ее прихоти. Не мог исполнить только одну: снова жить одной семьей с ней и Таней. – Он помолчал. – Если б я знал тогда, чем все это закончится, я вернулся бы в семью и стал бы жить с Таней! Даже если бы она кусалась и бодалась! Стал бы, Лада, вопреки всему. Наступил бы на себя, плюнул бы на себя. Правда, Таня, наверное, не разделяет моего родительского рвения, как никогда не разделяла.