Юрий Запевалов - Золото севера

© Ю. А. Запевалов, 2012

© ООО «Написано пером», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Поезд шел без остановок сутками. Скорый поезд Москва – Владивосток.

Но какая там скорость у паровоза, хоть и самого мощного, наверное, из всех, работавших на этой главной железнодорожной магистрали страны в пятидесятых годах. Какая скорость, если на подъемах ребята «на спор» прыгали на ходу, бежали какое-то, оговоренное тем спором, время рядом с вагоном и спокойно, без особых усилий, без силового надрыва и посторонней помощи запрыгивали на подножку вагона. И это не было каким-то «шоу», это было нормальное состязание с тогдашними паровозными скоростями. На затяжных подъёмах.

Поезд шел сутками без остановок.

Нет, остановки были, на небольших полустанках для заправки паровоза водой и углем. Паровой котел без воды работать не может, а без угля не работает топка котла. И останавливались, загружали. Но это были остановки в тайге, на каких-то маленьких полустанках, без «жилого», вагоны не открывались, выходить нельзя, как бы кто не потерялся, да и некуда выходить, кругом тайга, а потом, после загрузки, поезд трогался сразу, без всякого оповещения, без всякого сигнала. И снова монотонный стук колес по стыкам рельс и бесконечная тайга за окном.

Когда ехали по Европе все же останавливались чаще, города друг от друга там поближе, останавливались на станциях областных центров. Но после Урала останавливаться стали реже.

Останавливались всё также на станциях областных центров, но расстояния между этими центрами стали огромными, интервалы между остановками исчислялись не в часах – в сутках.

Да, поезд скорый, но от Москвы ехали уже десятый день, станция назначения бригаде – Тахтамыгда, а до нее еще «пилить и пилить».

Люди в вагоне постоянно меняются. То переполнен вагон, то почти пустой. Вот и сейчас в вагоне почти пусто, только бригада «вербованных» устраивает «галдеж» – то еда, то выпивка, молодежь, скучно в пути, все изрядно устали от долгого, казалось, бесконечного пути, вагонная жизнь порядком надоела, хотя вроде бы уже и привыкли, не так уж и тяготит ограниченное пространство старенького деревянного «общего» вагона.

Георгий сидит у окна, смотрит на проплывающую бесконечную тайгу и в который уже раз мысленно перебирает свою студенческую жизнь, все с ним случившееся в последние месяцы, за последние два года.

…Проснулся, даже не проснулся – очнулся, рано утром, за окном еле просвечивает, что-то тревожно на сердце, неспокойно, предчувствие что ли какое-то. Редко в последнее время он просыпался рано, отсыпался обычно «после вчерашнего» до обеда, а тут – как будто разбудил кто. Георгий с неосознанной тревогой осмотрелся – где это я? Сквозь предрассветные сумерки увидел незнакомую комнату, нащупал на жесткой кровати – голый матрац, подушка без наволочки – незнакомую девицу, медленно поднялся, преодолев тошноту и головокружение, с трудом встал на ослабевшие за ночь ноги, подошел к окну.

«А, ясно, – вспомнил, – это же общежитие мединститута, студенты на каникулах, потому и пустые комнаты». Вспомнил, как лезли вчера ночью по каким-то пожарным лестницам на этот третий этаж, у девушки, что привела его сюда, были ключи от комнаты, здесь и расположились. Часа два ушли на любовные утехи (значит, не мертвецки все же был пьян!), а потом полный провал – и в памяти тоже.

«Что же ты, собака, делаешь, что же ты делаешь! Что же ты вытворяешь! – Георгий прижался к холодному стеклу лбом – дальше-то, дальше-то что? Так и будешь пить, развратничать, на сколько же тебя хватит? Определись же ты, в конце-концов, как ты теперь хочешь существовать…»

С кровати послышался тяжелый стон – «ну что там у тебя, чево ты поднялся … Иди ко мне.»…

И опомнился вдруг Георгий, обожгло его чем-то брезгливо-грязным, позорным, мерзким. Нахлынула эта брезгливость – аж голова закружилась. Его чуть не вырвало. Быстро оделся, выскользнул тихонько из комнаты, пробежал мимо вахтерши, дремавшей в своей полуотгороженной будочке и – на трамвай, к вокзалу.

«Бросить всё, всех этих притворных друзей, эти пьяные застолья, развратных девок, ресторанные драки – домой, в деревню, к родителям. Отлежаться, «зализать раны» – и душевные тоже – хоть немного прийти в себя, решить, определиться, наконец – а что же дальше»…

Больной, разбитый физически, с опустошенной душой – Георгию казалось всё, жизнь его кончена.

Резаная рана на животе никак не заживала, да он и не давал ей затягиваться, после ночных оргий швы расходились, кровоточили – но не идти же в больницу, черт с ними со швами, что будет, то и будет. Теперь уже все равно…

Родители встретили радостно, но с недоумением.

– Ты же писал, что едешь на практику?

– Отец, я ушел из института, – и рассказал им все, что с ним случилось в последнее время. «Господи! Наконец-то я дома.

Наконец-то я могу рассказать все, что произошло. Рассказать, зная, что тебя поймут. Зная, что тебе помогут».

– Отлежись, – сказал отец, – залечи свои раны, головой неспеша подумай, жизнь не остановишь, сбиться с правильной дороги легко, вернуться на эту дорогу очень даже не просто. Надо вернуться в институт, – отец ни в чем не упрекал, не устроил «разнос», переживал, но молча, не меняясь ни в отношении к сыну, ни в тоне разговора. – Отлежись, не спеши, но надо сжаться в кулак, связать в единый узел расшатавшиеся нервы и вернуться в институт. Ничего еще не потеряно, тебе двадцать лет, у тебя оформлен академический отпуск. Молодец, хоть оформил, не просто бросил учебу, вот и используй его именно как отпуск, подлечись, потом решим, где можно поработать, подкопишь денег на ту же учебу, нам с матерью не надо, нам хватает на жизнь, ты пока ни о чем не думай, лечись, поправляйся. А когда поправишься – ничего, что-нибудь придумаем.

Первые две недели Георгий просто спал целыми днями, пил молоко, не ел ничего, только молоко, свежее, от своей коровы, парное – после дойки выпивал сразу почти полную крынку и снова спал, спал, спал.