Николай Удальцов - Дорога во все ненастья. Брак (сборник)

Казалось, порочности они несли не больше, чем все остальные девушки на улице. Просто, свою порочность, они несли нескрывая.

Напоказ.

Нарочито.

– …Ну, а если, у людей такой нарочитый вкус! – без всякого сомнения, в своей правоте, сказал презентальный галерейщик на открытии глупого, пошлого и бессмысленного людосбора, названного иностранным словом «биенале», и, оттого, еще более глупого, пошлого и бессмысленного.

Петр не стал спорить, потому, что предмета спора не видел. Он просто ушел, подумав:

– Нарочитость – это отсутствие вкуса.

Девушки-проститутки – словосочетание, рожденное от брака интеллигентности с реальностью – поставили свою личную жизнь на рынок и на план одновременно, и Петр, провожая их взглядом, незлобно усмехнулся:

– Троцкистки секса.

Художник и поэт были знакомы так давно, что многое в их разговоре, уже не нуждалось в дополнительных словах.

В молчаливом взаимопонимании взрослых людей нет никакой мистики.

Мистика начинается там, где понимание отсутствует.

Кстати, там же мистика и заканчивается.

Впрочем, возраст здесь ни при чем. И когда взрослые думают, что дети понимают не все – это только подтверждает то, что не все понимают взрослые.

Каждый возраст имеет свой счастливый шанс остаться непонятым. Шанс стать возрастом поэтов потому, что тот, кто понимает, что понимает не все – может фантазировать. Тот, кто думает, что понимает все – может только заблуждаться.

– …Почему ты подумал, что это проститутки? – спросил Иван. – Потому, что они безразлично обходят стороной столики, за которыми сидят женщины и дети.

– По-моему, Петр, ты, даже когда говоришь об искусстве, думаешь о женщинах, – проговорил Иван, немного помолчав, и Петр улыбнулся ему в ответ: – Я о них думаю, о чем бы ни говорил.

– И, никогда не думаешь, о женщинах плохо? – задав этот вопрос, Иван расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил галстук. Видимо, для того, чтобы решать, что плохо, а что – хорошо? – человек должен иметь возможность свободно дышать.

Петр ответил, почти не задумываясь, но, улыбнувшись:

– Даже когда мы думаем о женщинах плохо, мы все равно думаем о женщинах.

– Только не говори, что тебя заинтересовали эти девицы.

– Нет. Меня заинтересовали те две женщины, что сидят через три столика, справа от тебя.

Иван повернул голову, лишь на мгновение, но его хватило, для того, чтобы он что-то вспомнил:

– Одну из них я знаю.

– Какую?

– Ее зовут Лика, – поэт Иван Головатов по институтской специальности был гинекологом, – Несколько лет назад я делал ей аборт.

– Какой же удивительной информацией можно обогатиться сидя в «Мак-Дональдсе», – слегка, ненавязчиво, поиронизировал Петр, – Лику я тоже знаю. Правда, не очень близко.

– А вторую?

– Вторую – не знаю совсем.

– По-моему, ты смотришь как раз на вторую.

– Верно.

Я, ведь, прожил с ней шесть лет…

– …Ну и чем это все закончилось? – Иван понимал, что разговор заходит в область, путешествие по которой не всегда имеет право даже близкий друг.

И понял бы, если бы вопрос остался без ответа.

Но Петр ответил и, тем самым, сделал первый шаг по словам, которые привели к поступкам:

– Она ушла от меня к другому мужчине.

– Ты так и не простил ей этого?

– Нет.

– Библия учит, что нужно прощать, – вздохнул Иван.

– Библия учит прощать врагов.

Про любимых женщин там ничего не сказано…

– Ну, что же, Петр, прошлое – это не всегда старые ответы.

Иногда – это новые вопросы.

– Да, – вздохнув, согласился Петр, – Но, дело не только в этом.

– А в чем еще дело?

– Возможно, все дело в том, что еще неизвестно: прошлое – это то, что навсегда ушло, или – то, что навсегда осталось с нами?..

Петр, задумавшись о своем, замолчал, и его мысли вылились в нестройную повесть. В набор, иногда не связанных между собой событий, каждое из которых могло бы послужить сюжетом для маленького рассказа.

Взломав дверь в подвал памяти, он обнаружил там не склад, с хорошо налаженным учетом хранимого, а свалку, куда вперемешку свозились события, мечты, результаты и сокровенности.

Но это были его события, и его мечты, и Петр узнавал их без удивления, смахивал с них пыль, и бережно укладывал на место, ставшее для них привычным.

Он насаживал, обкатанные временем, кусочки прошлого на одну нить, создавая разнородный и не всегда гармоничный узор, не понятный никому, кроме него самого.

И получалось так, что его душа писала не литературное произведение, а репортаж с места давно произошедших событий…

…Начальство существуют для того, чтобы по нему иронизировать, чтобы его бояться, ненавидеть, в конце концов.

Петр Габбеличев в свою начальницу влюбился.

Это произошло давным-давно, когда он еще не был членом Союза художников, и для успокоения души участкового, вынужден был устраиваться на различные, не связывающие время, работы: истопник, диспетчер, сторож.

Ежедневный восьмичасовой рабочий день – продукт эволюции рабовладельческого строя – был не по карману его судьбе. Тратить столько времени без толку, он не мог себе позволить.

…Петр любил писать картины ночами – вначале не хватало дня, а потом, это вошло в привычку – и как-то раз, глубоко за полночь, в его дверь постучали.

На пороге стоял участковый.

– Что случилось? – спросил Петр.

– Вот, проходил мимо. Вижу, свет у вас горит, дай, думаю, зайду.

– Входите, – Петру было неприятно то, что ему мешают, но участковый сделал вид, что не понимает этого:

– Чем занимаетесь так поздно?

– Работаю. Картину пишу.

– Какой вы молодец, – доверительно и сопричастно, словно молодцами оказались они оба, сказал участковый, – Какой вы труженик.

Вот только скажите мне, – лицо участкового посерьезнело ответственностью мелкого чиновника, вовлеченного в решение величайшей государственной задачи, и, от этого, вновь стало участковым, – Почему вы, Габбеличев, не работаете?

И уже уходя, милиционер еще раз взглянул на картину: – Какая красивая, – участковый не разбирался в живописи – он не мог отличить законченную картину от незаконченной – но кто в ней, в живописи, вообще, разбирается?..

…Однажды у Петра покупал картину, человек, который, просто, как и большинство, внезапно разбогатевших людей, поддался подоспевшей моде на живопись на стене и в раме:

– Скажите, а эта картина точно завершена? – спросил покупатель. И Петр честно ответил своему заказчику, ничего не утаивая и не скрывая основ диалектики:

– В мире ничего завершенного нет…

Сторож – это была последняя должность Петра перед тем, как социализм окончательно умер и отменили статью о тунеядстве.

А Петра появилась возможность нормально работать.

…Работа сторожа была не пыльная, если не считать того, что работать приходилось на пыльном складе. А бригадиром сторожей оказалась Елена Мастерова.

Читать дальше