Александр Проханов - Время золотое

«Всмотритесь в эти вдохновенные лица. Услышьте их пламенные речи. Вам покажется, что это радетели за счастье народное, союз единомышленников, братство во Христе. Но это пауки в банке, которые жгут и кусают друг друга!»

Возникла стеклянная банка, полная пауков, которые копошились, прыгали друг на друга, карабкались по скользким стенам, смешивались в отвратительные косматые клубки. Членистые ноги, ядовитые клещи, пульсирующие ненавистью тела.

– Какая мерзость! – воскликнул Градобоев. – Этот Немврозов – агент ФСБ, телевизионный киллер, получивший от Чегоданова лицензию на убийство. Но все их усилия тщетны. Мы действительно – союз единомышленников.

На экране Немврозов эффектно жестикулировал, предлагая зрителям полюбоваться на оппозиционных ораторов. Один за другим те выходили к микрофону и беззвучно открывали рот, воздевали кулаки, выдыхали струи пара. Все те же Градобоев, Мумакин и Шахес. И еще Коростылев в черной форме, перетянутый портупеей, под черно-золотым имперским флагом, взметающий вверх руку. И Паола Ягайло на озаренном подиуме ночного клуба, у сверкающего шеста, который она обвила своими голыми ногами.

– Да он нам делает бесплатную рекламу! – засмеялась Паола. – Направим ему благодарность!

Немврозов жестом факира смахнул с экрана изображения лидеров, и вместо них возник прозрачный террариум, полный змей. Они струились по стеклу, свивались в чешуйчатые клубки, открывали маленькие злые рты с раздвоенными язычками, кидались одна на другую, били в стекло мускулистыми пестрыми телами.

«Не верьте сладким речам и медовым посулам. – Немврозов стучал пальцами по стеклу, и змеи кидались, желая его ужалить. – Это не заступники народа, а клубок змей, которые стремятся в Кремль, желая превратить русскую святыню в мерзкий террариум, наполненный смрадом и ядом!»

– Мерзавец, – произнес Лангустов. – А ведь когда-то слыл приличным человеком.

Немврозов повел рукой, словно открывал занавес, и опять туманилась громадная, переполнившая площадь толпа, и опять у микрофона, беззвучно шевеля губами, появлялись знакомые ораторы Градобоев, Мумакин, Лангустов и Шахес. И в колонне националистов, под имперским стягом, вышагивал Коростылев, что-то вдыхая в мегафон. И Паола Ягайло, заголив ноги, пела на эстраде какой-то куплет.

«Да не введут вас в заблуждения человеческие лица этих благородных господ. Это оборотни, не люди, а свирепые псы, которые готовы растерзать не только вас, но и друг друга».

На экране возникли собаки, которые грызлись, скалили мокрые клыки, кидались одна на другую, норовя вцепиться в горло. Их свирепые оскалы, брызги слюны, налитые кровью глаза, судороги ненависти и неукротимой злобы.

– Ну что ж, опричники Ивана Грозного носили у седла собачьи головы, – засмеялся Коростылев. – Пусть мы собаки, но мы рыскаем по России, изводя крамолу и измену. Мы порвем горло тем, кто мучает нашу священную Родину. Я не стыжусь, да, я – цепной пес Русской империи!

«Вы верите их речам? Вас убаюкали их заверения? Вы слышали их ядовитые слова в адрес Чегоданова? Но вот послушайте, что они говорят сами о себе!»

Немврозов отступил, и его место на экране занял Мумакин, стоящий на трибуне у микрофона. Его энергичные губы шевелились, из них летел пар, и он возмущенно изрекал:

«Вы хотите, чтобы я встал под одни знамена с Лангустовым, чью задницу не пропускает ни один негр? Хотите, чтобы я стоял рядом с Шахесом, от которого будет пахнуть чесноком на всю Болотную? Или с этой, прости господи, Ягайло, у которой под юбкой ползают мухи?»

Монтаж изображения и звука был осуществлен столь искусно, что создавалось полное впечатление того, будто бы эту хулу Мумакин возводил на своих сотоварищей прямо на митинге, перед стотысячной толпой.

– Я не говорил такого! – взревел Мумакин, указывая на экран. – Это фальшивка ФСБ!

– Сволочь ты, Мумакин, – беспощадно произнес Лангустов. – Был предателем и остался! Красный иуда!

– Антисемит! – щебетал Шахес, превращая свои маленькие пальчики в заостренные коготки. – Коммунофашист! Нерукопожатный!

– При чем здесь мухи? – нервно улыбалась Паола. – Нет, Мумакин, вы можете мне объяснить, при чем здесь мухи?!

На экране стискивал микрофон Лангустов, в мерцании вспышек, под окулярами телекамер:

«Вы хотите, чтобы я встал рядом с этим претенциозным самозванцем Градобоевым, который вскормлен на деньги ЦРУ? Может, вы пригласите меня встать рядом с этим коммунистическим пельменем Мумакиным? Или вислозадой куртизанкой Ягайло? Или с Шахесом, с этой рыбой фиш в чесночном соусе? С этими мелкими жуликами, смешными паяцами, колченогими карликами, которые на американские деньги имитируют русскую революцию?»

Эта тирада вызвала взрыв за столом.

– Ты, старый жопошник! – Градобоев замахнулся на Лангустова кулаком. – Это ты называешь меня агентом ЦРУ, ты, который живет на американские транши, работает сразу на три разведки, совращает маленьких мальчиков?

– Извращенец! – ревел Мумакин. – Рваный педик! Провокатор! Тебя выкидывают через дверь, а ты лезешь в окно! Тебя вышвыривают через парадный подъезд, а ты пролезаешь через задний проход! Задний проход! Задний проход!

– Где ты видел у меня вислый зад? – Паола вскочила, задрала юбку и повернулась к Лангустову спиной. – Где вислый зад? Где? Ну где?

Оскорбленный Шахес трещал, как дрозд, щебетал, как клест, чирикал, как воробей, но в этом птичьем хоре можно было разобрать только одно слово: «педофил».

На экране возник Шахес, укутанный в шубу. Он уткнул в микрофон свое чуткое рыльце, и теперь его слова были вполне различимы:

«Вы хотите, чтобы я оказался рядом с Градобоевым, который публично заявил, что не верит в подлинность дневника Анны Франк? Чтобы я встал рядом с этой коммунистической деревенщиной Мумакиным, который заявил, что в окружении Ленина было слишком много евреев? Чтобы я встал с этим гомосексуалистом Лангустовым, чей флаг немногим отличается от флага Третьего рейха? Чтобы меня, доктора юридических наук, почетного профессора Иерусалимского университета, окружал весь этот сброд?»

Все за столом молчали, когда Коростылев, в черном облачении, под хоругвями и имперскими флагами, обращался к своим соратникам:

«Вы думаете, в священных кремлевских палатах найдется место этому фальшивомонетчику Градобоеву, которого вывели в колбе ЦРУ и которого после смерти похоронят на Арлингтонском кладбище? Или этому ленинцу Мумакину, на фирменном пиджаке которого засохла кровь убиенного Государя Императора и невинных царевен? Или этому певцу мужеложства Лангустову, которого застали в объятиях большого фиолетового негра на берегу Гудзона? Или этому еврейскому провизору Шахесу, внучатому племяннику начальника КАРЛАГа, который обливал на морозе водой русских профессоров и поэтов? Им место не в Кремле, а на виселице или у расстрельной стенки».