Юлия Зеленина - Татьянин день

Карасева испуганно замерла, глядя на старания подруги борющейся с пробкой. Борковская заметила оцепенение женщины в огромной шляпе и, рассмеявшись, воскликнула:

– Ты чего обмерла, Карасик?

– Я помню это, – растерянно произнесла Карасева.

– Что помнишь?

– Вот это… Эту ситуацию… Я уже это где-то видела…

– Дежавю, называется, – блеснула знаниями Борковская.

Карасева медленно провела взглядом по залу кафе, рассматривая людей. Сердце громко колотилось, ей даже показалось, что подруги слышат этот громогласный стук.

– Сейчас в том углу засмеются, – медленно произнесла Карасева, указав в противоположную сторону от себя, и через мгновение веселая компания молодых людей разразилась раскатистым смехом.

– А сейчас поднос упад… – не успела она закончить, как в следующую секунду послышался грохот, после чего одна из официанток кафе громко выругалась и поспешно засеменила к двери с табличкой «служебное помещение» громко крича чье-то имя. Словно чертик из табакерки перед ней появилась низкорослая заспанная женщина с ведром и шваброй.

– И дверь… Женщина выйдет с маленькой девочкой из кафе…

Все Татьяны уставились на дверь, кроме Баль – она продолжала выкручивать плотно сидящую пробку в бутылке дешевого шампанского. Ворчащая мамашка тащила к выходу упирающуюся и капризничающую девочку, она громко отчитывала дочку за плохое поведение и обещала поставить в угол по возвращении домой.

– А сейчас, – вспоминая свое видение, продолжала говорить Карасева.

– Ну, вот, пошла пробочка! – оживилась Баль, не обращая внимания на предсказания подруги. Газы активно выталкивали пластмассовую пробку из бутылки под бодрое ликование Тани.

– Не открывай!!! – громко закричала Карасева, резко встав в полный рост.

Я часто думаю о смерти… Нет, не в смысле суицида… я любопытствую: что там за той чертой. Мне хотелось бы посмотреть одним глазком, к чему ведет финал жизненного наземного цикла, что произойдет в тот момент, когда мы лишимся своей физической оболочки.

Я думаю, человек создан для мучения. Да, есть рай где-то там… далеко за облаками, а ад – он на земле. И каждый из нас усиливает и сгущает краски своего личного ада собственноручно. Тому подтверждение СОТА. Дунаева, Карасева, Боковская, Баль… У каждой из них было три человека, на которых можно было опереться. Моя мама много раз повторяла, что надежные и верные друзья имеют серьезное значение в нашем жизненном цикле. Для меня это оказалось невозможным. Наверное, я не заслужила мощную поддержку – подруг, которые бы пришли ко мне больницу, сбежав с уроков?

Тани могли бы спастись и жить, не развали они свою дружбу сто веков назад… Если бы они остались единым организмом, монолитом! Но они разрушили оболочку общности, расщепились и стали уязвимы. Каждая усугубила свой личный ад и прошла набор собственных жестоких испытаний. А потом четыре части единого организма собрались вновь… чтобы очиститься… и попасть в рай! Что это? Шанс на спасение? Стечение обстоятельств? Судьба?

Он сидел за соседним столиком… Тот мужчина. С большой черной сумкой. Не знаю, в какой именно момент я обратила на него внимание… Ах, да! Это было после того, как я швырнула деньги за чай и направилась к выходу. Мы с ним скрестили взгляды. Он заметил, что глаза мои наполнены слезами и в какой-то момент я отправила ему импульс SOS. «Спаси меня, незнакомый человек, поддержи за локоть, кажется, я снова лечу в бездонную пропасть своей злости, ненависти, неуверенности, непрощения», – думала я, проходя мимо ссутулившегося мужчины, смотрящего на меня, как отлученный от стаи зверь. Я почувствовала в его глазах отчаяние. Это было как в замедленной съемке: его глаза… огромные темные глаза… и черные густые брови, которые сливались с шапкой, обтягивающей его большую голову. И щетина, плотно покрывающая щеки, подбородок…

Я остановилась у входной двери кафе – что-то прицепилось к каблуку. Это была жвачка. Какой-то маленький уродец бросил жвачку на пол! А может и большой уродец… Взрослые нынче не блещут воспитанием… Будто все забыли слово «хорошие манеры». Амнезия. Общечеловеческая. Тот мужчина с плотной щетиной, плавно переходящей в головной убор, выскочил из кафе и быстро пошел прочь вниз по улице. Очень быстро. Не оглядываясь. Без сумки. Я не придала этому значения. Меня волновала жвачка, прилипшая к каблуку моих новеньких недешевых туфель. Я соскребла ее об угол ступеньки перед входом кафе и медленно направилась к автомобилю. На мгновение я остановилась и повернулась к стеклянной витрине кафешки. Мне показалось, что Тани смотрят на меня… Будто они стоят возле стекла в белых балдахинах и улыбаются… Дуня… Баля… Карасик… Борковская… Их лица – спокойные и счастливые… Мимолетное видение… пророческое… Через пять минут прогремел взрыв… Сразу, как я повернула за угол… Мне показалось, что мою машину подбросило… Или это мое сердце так встрепенулось… Стало страшно… невыносимо страшно… и холодно… На улице началась паника… я видела, как побежали люди… И дым. Много дыма над кварталом. Я не смогла повернуть назад. Я нажала на газ, мечтая как можно быстрее добраться до дома и спрятаться. Где-то там глубоко в подсознании я поняла, что их больше нет… Их нет…

Первое, что я сделала, когда вошла в квартиру, нашла лист бумаги и угольный карандаш (моя племянница – ученица художественной школы – гостила в прошлые выходные, я убрала находку в шкаф прихожки до ее следующего визита). Я рисовала… чувствуя себя в тот момент великим творцом, создающим новый дом или место, или укрытие для четырех женщин с одинаковым именем. Завершив свой художественный «шедевр», я почти сразу отключилась на диване гостиной. Они мне приснились. Четыре Тани сидели в пустом кафе за тем же столом. В белых полупрозрачных одеждах. Я вошла в зал, взвизгнул колокольчик, но они продолжали о чем-то спорить, не обращая внимания на вошедшую бывшую одноклассницу. Я приближалась к ним очень медленно, вслушиваясь в беседу.

– Это ты Баля, во всем виновата! – воскликнула Карасева, потрогав свои густые блестящие волосы пшеничного света, она напоминала красивых светящихся женщин из рекламы шампуня. – Ты же хотела, чтобы мы были всегда вместе. Вот мы и…

– Это совпадение, просто совпадение, – сдерживала Дунаева нападки подруги. – Она же от души, понимаешь? И не имела в виду ничего такого…

Баля расплакалась по-детски непосредственно. Вот уж не думала, что она способа на такие искренние эмоции! Я подумала: «И тюрьма тебя не обтесала, а наоборот, сделала более беззащитной?».

– Ну и что… тюрьма! Она же женщина! – Дуня откликнулась на мои мысли, посмотрев на меня строго, как учительница, недовольная слабыми знаниями ленивого школьника. Я вздрогнула, не ожидая такого поворота событий и чтобы не мешать этой странной беседе с моими прозрачными мыслями, тихо села за соседний столик, вынужденно подслушивая, о чем они говорят.