Татьяна Булатова - Ох уж эта Люся

Больше всех повезло Люсе: красный контур лишая расползся на ее щиколотке как раз в том месте, где Ганс обычно терся своим черным боком.

– Я его выкину! – орал Жебет, пиная диверсанта в богатый на сюрпризы бок.

– Не выкинешь, – спокойно парировала Петрова.

А Светка, с тоской прислушивавшаяся к родительским стычкам, ловила измученного ее же ласками кота и запиралась в комнате, припирая дверь стульями. Ганс, утомившийся от обработки, с сожженным йодом боком, носился по комнате кругами, истошно орал и зависал на ковре, как летучая мышь. Исцарапанная Светка стаскивала животное с ковра и, сжав до реберного хруста, обещала:

– Мама тебя вылечит.

Ганс, собственно, особо по этому поводу и не переживал, но всякий раз, завидев Петрову на горизонте, предпочитал схорониться в недоступном для человека месте. Объявлялась облава – и три запертые в карантинном плену женщины окружали бедное животное, не давая ему ни единого шанса. Теперь возвращения Жебета с работы Ганс ждал, как прихода Мессии. И только Павлик переступал порог квартиры, внимание проштрафившихся целиком и полностью отдавалось ему. Так женское население платило отцу семейства за невмешательство в дела отдельно взятого бабьего царства.

– У Розы ничего не появилось? – задавал Павлик дежурный вопрос и, не поверив Люсе, шел лично осматривать девочку. Она, судя по всему, Павлику нравилась. Во-первых, ему улыбалась. Во-вторых, в отличие от Светки, молчала. В-третьих, у девочки было благородное имя: Роза Павловна Жебет.

Преисполненный гордости, отец садился за стол, брезгливо и тщательно вглядываясь в открытые по локоть руки тещи, выставлявшей перед ним явства, которые источали дивный аромат. Заткнув салфетку за ворот, Жебет ужинал, с этой же салфеткой потом двадцать минут лежал на диване, а потом отправлялся на ежевечернюю прогулку в компании с полуторамесячной дочерью.

– Возьми с собой Светочку, – просила мужа Петрова.

– Ты же с ней днем гуляла.

– Ну и что?! Свежего воздуха много не бывает. Пусть пройдется.

– Я планировал заглянуть к бабушке.

– Загляни, – соглашалась Люся. – Света тебе не помешает, заодно с Верой Ивановной пообщается, они давно не виделись.

– Люда, – набирал воздуха Павлик. – Ты, как маленькая, ей-богу. Мы с Розой идем в гости к пожилому человеку. Зачем ей тащить всякую заразу?

Зараза в этот момент посверкивала глазами и, сжав зубы, шипела:

– Очень надо…

Злилась Светка по-взрослому: долго и с удовольствием. Люся пыталась уделять старшей дочке как можно больше внимания, но при всем желании это не всегда получалось. Каждый вечер, покормив Розу и перепоручив ее Павлику, Петрова отправлялась в Светкину комнату и оставалась там до того момента, пока дочь не заснет.

– Кого ты больше любишь? – начинала допрос лежавшая в кровати девочка. – Розу? Папу? Ганса? Или меня?

– Конечно, тебя. Только никогда об этом Розе не говори.

– Почему?

– Потому что ей будет обидно, что есть девочка, которую любят больше.

– Это меня? – снова уточняла Светка.

– Тебя. Как старшую дочь я люблю тебя больше всего на свете, – изо всех сил изворачивалась Люся.

– А Гансу можно сказать?

– Гансу можно.

– Когда баба уедет?

– Скоро.

– Ты меня в садик отдашь?

– Да.

– А Розу?

– Розу – бабе Вере.

– Я тоже хочу.

Петрова не могла сказать дочери о том, что баба Вера категорически против такого альянса, поэтому продолжала врать, увлекаясь все больше и больше.

– Давай. Только потом обратно не просись.

– Не буду, – обещала Светка.

– Будешь.

– Откуда ты знаешь?

– У бабы Веры ты будешь спать так же, как и Роза, три раза в день. Еще ты будешь помогать бабушке мыть посуду и гладить белье. А Ганса придется отдать другим людям, потому что баба Вера будет рассматривать твои руки в микроскоп.

– А откуда у нее микроскоп? – удивлялась Светка.

– Папа принес.

– А это больно? – с ужасом уточняла девочка.

– Нет, это не больно, это видно. Выбирай, – предложила Люся.

– А нельзя с тобой на работу?

– Нельзя, – отрезала Петрова.

Через год в семье Жебетов образовалась четкая оппозиция. По одну сторону – готовившаяся к школе Светка. По другую – Роза. Молчаливая, улыбающаяся, закрывающая от смущения ладошками личико. Именно ее боготворил Павлик, часами рассказывал дочери увлекательные сказки о принцессе по имени Роза, каждая из которых заканчивалась нежными объятиями перед сном. Вторую девочку он для порядка гладил по голове и желал скучным голосом доброй ночи. Светка ревновала, неистовствовала и со злобой щипала сестренку, с наслаждением оттягивая розовую кожу. Роза плакала, протягивала матери то ручку, то ножку, но молчала. Молчание длилось лет до четырех.

– Значит, в том, что девочки не ладят, виноват Павлик?

– Не только Павлик, я тоже.

– Вы?

– Я.

– Каким образом?

– Ты же видела, насколько Светка ершистая, настолько Роза покладистая. Когда я возвращалась, старшая мне ехидно говорила: «А не пойти ли тебе, мама, к твоим больничным деткам?» Мне становилось обидно.

– А Роза?

– А Роза молча подходила и тыкалась в бок. Она так до сих пор радуется: от счастья глаза ладошками закрывает.

– Вам хотелось…

– Мне хотелось покоя, тепла и уюта. Светка у меня все это отнимала, Роза обеспечивала одним своим видом. Я пыталась скрывать свои ощущения, быть одинаково внимательной и ласковой с обеими.

– Получалось?

– Пыталась. Но Светка, конечно, все это чувствовала. До сих пор в вину ставит.

– Вы ее сами-то чувствуете?

Первый раз она убежала из дома из чистого любопытства – не ночевала двое суток. Ей было пятнадцать. За сорок восемь часов Петрова вспомнила всю Светкину пятнадцатилетнюю жизнь. Память прихотливо подсовывала неожиданно осиротевшей матери осколочные фрагменты бесконечных происшествий.

Старшая всегда умела за себя постоять. На расправу была скора. К событиям своей дворовой жизни родителей предпочитала не привлекать, во всем полагаясь на себя. Так и в этот раз. Неожиданно (на самом деле на спор) соседский пацан задрал девочке юбку. Светка восприняла это как оскорбление чести и достоинства, на которое отреагировала спонтанно – со всей силы двинула хлопцу в ухо. Паренек отлетел, взмахнув руками, под предательский хохот дружбанов. Светка стояла руки в боки и презрительно смотрела на корчи поверженного врага.

О произошедшем Люся узнала от разгневанной матери избитого мальчика. Оправдываться не стала, просто позвала дочь. Та тоже не унижала себя оправданиями – просто молчала, как пленный партизан. До извинений дело так и не дошло. Когда делегация удалилась, Светка прошипела вслед: