Евгений Гришковец - Боль (сборник)

– Во как! – сам себе тихо сказал Андрей, закрыл книгу и сглотнул воспалённым горлом слюну.

«Ничего-ничего. Завтра… А точнее, уже сегодня – пятница. И за выходные… Короче, в понедельник буду как огурец», – подумал он и крепко сжал сухие губы.

По тёмному салону тихонечко шла из хвоста вперёд та самая стюардесса. Андрей поднял руку, она остановилась рядом.

– Простите, – неожиданным для себя хриплым шёпотом сказал Андрей, – вы не могли бы сделать мне чаю или хотя бы дать горячей воды? Что-то горло болит.

– Потерпите минут десять? – вежливо спросила она. – Сейчас свет уже будем включать и давать завтрак. А там и на посадочку пойдём.

– Завтрак?! – удивился Андрей.

– Да. На этом рейсе кормят два раза. Подождите немного.

– Да-да, конечно! Извините…

Но стюардесса уже шла дальше.

– Что, подлетаем? – услышал Андрей заспанный голос соседки.

Она проснулась и смотрела на него большими глазами, которые без очков оказались совсем детскими.

– Сейчас завтрак будут давать, – ответил Андрей хрипло. – А потом пойдём на посадку.

– Завтрак? Здорово!

– Да, на этом рейсе еду дают два раза. Шутка ли, восемь часов!

– Удачно я поспала, – сказала она и улыбнулась.

– А я тут вашу книжку почитал, пока вы спали, – тоже улыбаясь, сказал Андрей. – Простите, что без спроса.

– Да пожалуйста! А что читали?

– Не знаю… Про Фукакусу.

– Про Фукакусу? – усмехнулась она. – И сколько прочли?

– Весь… То есть всю. Всё прочитал.

– Надо же! Я думала, кроме меня, этого никто читать не может, даже японцы! Ну и как?

– Как видите, жив, хоть дочитал до конца, – чувствуя вновь вернувшуюся пульсирующую боль, попытался пошутить Андрей.

– Да, занятный текст, – кивнула она. – Но это же хрестоматия. Здесь всё сильно сокращено. Да и то, что вы прочитали, только один из семи свитков повести странствий… Ну да ладно… А то я могу про это говорить бесконечно… Пойду умоюсь, пока остальных не разбудили.

Соседка очень ловко переобулась, достала сумочку, а оттуда – футляр зубной щётки и тюбик пасты.

– Вы себя хорошо чувствуете? – перед тем как подняться с места вдруг спросила она.

– Нет! Совсем не хорошо, – признался Андрей. – Лучше со мной не особенно общаться. А что, плохо выгляжу?

– Ко мне никакая зараза не прилипает, – бодрым шёпотом ответила она. – А у вас глаза красные. Не над моей же книгой вы плакали… Больные глаза.

Заметно больные.

Сказав это, она вполне бесцеремонно разбудила тихую пожилую женщину, которая спала в крайнем у прохода кресле, попросила её выпустить и бодро зашагала в хвост.

«Это надо же, как у неё всё налажено!» – искренне восхитился Андрей. Он хотел бы пойти в туалет, пописать и умыться. Но туалет был так невыносимо далеко, свет в нём был наверняка неприятный, а все самолётные туалеты, конечно, мучительно неудобные.

Шагая по коридору аэропорта в толпе летевших с ним людей, Андрей слегка покачивался, но ему казалось, что его качает изрядно. Ноги не слушались, голова пульсировала, а правое ухо как заложило при посадке, так и не откладывало.

На выходе в зал прилёта стояли взволнованные люди.

– Откуда рейс? Из Хабаровска? – спросил Андрея какой-то мужик.

Андрей смог только кивнуть. Он вышел одним из первых: у него не было багажа. Встречающие скользили по нему взглядами и сразу устремляли их снова к дверям, откуда Андрей вышел.

– Ну наконец-то!.. Мы тут чуть с ума не посходили!.. – слышал Андрей за спиной.

Посреди зала стояло много таксистов. Обычно Андрей никогда не пользовался их услугами. Они, в его понимании, были для приезжих. Собственно, приезжих они и поджидали. Тех, кого никто не встречает, тех, кто не ориентируется в Москве, тех, кто готов заплатить за то, чтобы не заблудиться в огромном городе, где их никто не ждёт.

Но тут Андрей понял, что просто не сможет дойти до поезда, которым всегда с удовольствием ездил. А что, сорок минут – и ты в центре! Но не теперь. Андрей был не в силах заставить себя тащиться на перрон и хоть сколько-нибудь ждать. Он хотел сесть в тёплый автомобиль и не думать ни о чём до самого дома. Он готов был за это заплатить все деньги, что у него с собой были.

Андрей выбрал среди таксистов самого опрятного, встретился с ним глазами, и тот шагнул ему навстречу.

– Такси! Недорого! – сказал Андрею гладко выбритый худощавый мужчина в светлом свитере.

– Что значит недорого? – совсем хрипло спросил Андрей и закашлялся.

– Договоримся, – бодро сказал таксист. – Уж если вы сюда издалека прилетели, то тут мы точно договоримся. А вы издалека прилетели?

– Из Хабаровска, – ответил Андрей, уже шагая вслед за таксистом.

Он шёл и думал: «Вот бы сейчас задремать по дороге. Хоть бы таксист не болтал…»

– Из Хабаровска? Земляк! Я из Благовещенска, – обрадовался тот.

– Нет, – прохрипел Андрей. – Я смиренный житель столицы.

– Чего?

– Местный я. Москвич.

– Хорошо… Я уже тоже почти… Пятнадцать лет, не шутка.

Машина, к которой они подошли, была чистенькая, и Андрею это понравилось. Он уселся на заднее сиденье, которое оказалось твёрдым и холодным, скукожился и чуть ли не застучал зубами от резко усилившегося озноба.

– Сейчас нагреем, – заводя машину и глядя на Андрея в зеркало заднего вида, сказал таксист.

– О, как столица от нас далека! – пробормотал Андрей.

– Чего? – спросил таксист, но, не дождавшись ответа, добавил: – Быстро доедем…

Ни у деда, ни у родителей никогда не было дачи. У него не было бабушки или тётушки, живущей в деревне недалеко от города. И в далёкой деревне у него не было родственников, к которым можно или нужно было бы хоть иногда ездить. Ему посчастливилось не служить в армии, и поэтому не пришлось вкусить некоего иного, кроме как домашнего, городского, образа жизни и быта. Он с самого рождения был и оставался сугубо городским жителем. Его родители были такими же. В их семье не было традиции ездить за грибами-ягодами. Отец его презрительно относился к рыбалке, охоте и пикникам. Если в молодости родители и выезжали с друзьями куда-нибудь на пикники или даже с палатками на природу, то от этого осталась в семейных альбомах только пара фотографий, а воспоминаний и рассказов не сохранилось вовсе. Он не выезжал в студенческие свои годы на сельскохозяйственные работы, и у него не было и не могло быть, в силу специфики образования, никакой учебной практики в сельской местности. Он, можно сказать, никогда не держал в руках лопату. Может быть, несколько раз в школьные годы весной поковырял клумбу в школьном дворе, под присмотром учительницы ботаники. Несколько раз он чистил снег лопатой всё в том же дворе и в те же годы.

Он не посадил в своей жизни ни дерева, ни куста, ни травинки. Не случилось. Не пришлось. Не было ни причины, ни возможности. У него пока не было в мире могил, или хотя бы одной могилы, за которой нужно было бы ухаживать, то есть приводить её в порядок весной, после зимы, заниматься цветами, травой. Жизнь пока его берегла от этого.