Виктор Ерофеев - Акимуды

– Я надеюсь, что твои дети возненавидят Советский Союз. Вот увидишь: возненавидят!

– Ты что, больной?

– Все это кануло в Лету, – стерпел я этот варварский упрек. – С конца восьмидесятых посольства поблекли.

– Я не хочу быть послом, – вдруг решительно заявила Зяблик.

– В какой-то момент то или иное посольство становится привлекательным. Так было с японским посольством, где собиралась на японскую кухню наша творческая элита, так бывает с французами.

– День Бастилии! Он – когда?.. Послушай, Робеспьер – это имя или фамилия?

– Робеспьер – это палач…

– У тебя все революционеры – палачи. Ты бы вообще запретил революции!

– А ты знаешь, что Робеспьер развел такой террор, что запретил верить в Бога и хотел сжечь весь Лион?

– Ну и что?

– А то, что в мятежной Вандее женщин насиловали и потом топили в реке тысячами.

Зяблик думала недолго.

– Знаешь, что? Конкретные люди – это издержки истории! Они должны принимать ее законы. Ты что, гуманист ?

– Merci! Дипломатический птичий язык убивает живую речь. Но однажды кремлевский чиновник взялся рассуждать о литературе: она не должна быть экстремистской! Я его осадил – он в бешенстве покинул стол посла.

– Скандал! – обрадовалась Зяблик. – А то я подумала, что ты – пресная рыба!

– Единственным ценным знакомством, которым я обзавелся благодаря обедам в посольствах, было знакомство со Шнитке.

– А… гениальный композитор! Он слишком темный для меня… Действует на нервы… Что это за публика? – огляделась Зяблик.

– Обычно одни и те же люди. Средний класс московской элиты. Более крупные люди встречаются редко. Изображать из себя публику для посольских отчетов мне тоже давно надоело. Дипломатия утратила свой лоск.

– Тут дует, а я без трусов! Пошли работать! – Зяблик фамильярно подтолкнула меня в бок.

У входа в главный зал стоял Посол. Он – как это принято – пожимал руки и говорил несколько слов приветствия. Мы встали в очередь. Посол выглядел как ряженый. Было видно, что он не умеет носить пиджак. Галстук его сбился на сторону. Он махал руками и все преувеличивал. Так ведут себя латиноамериканские послы. Я заметил, стоя в очереди, что у Посла яркие, слегка выпуклые глаза, какие бывают у людей Средиземноморья, от испанцев до израильтян. Небольшая рыжеватая борода, усы и кудрявые волосы. К нему подлетела какая-то взбалмошная маленькая женщина с черными, тоже выпуклыми глазами, что-то сказала на ухо и отлетела, когда он ей быстро кивнул. Впоследствии мне казалось странным, что Посол вел себя тогда так неловко – ведь он не в первый раз на земле, да и вообще большой начальник…

Русская сторона тщательнее обычного подготовилась к знакомству с новым послом. Люди пришли на порядок выше, и от этого все было ярче, но суше. Были министры, космонавты, депутаты, знаковые деятели культуры. В толпе я разглядел Куроедова. Был там и министр Виноградов.

Я представился. Представил Зяблика как подругу .

Посол сказал:

– Я рад, что вы пришли. Надо будет как-нибудь поговорить…

– С удовольствием.

– После приема? У вас есть время?

– Мы не торопимся, – сказал я.

– Акимуды, – сказала Зяблик, – меня уже волнуют. Я не знаю почему, но я волнуюсь.

– Вот и отлично, – улыбнулся Посол и обратился к следующим гостям.

Мы взяли по виски.

– Перейдем на «ты», – предложила Зяблик, – для правдоподобия.

– Мы уже перешли. Не заметила?

– Как он тебе?

– Посол как посол, – сказал я.

– Нет, – сказала Зяблик. – Космический идеалист.

У меня от прикосновения его руки встали дыбом волосы.

– Ты что! – не поверил я.

Мы остановились у окна. По залу проталкивались два известных священника в рясах вместе с косматым мракобесным писателем, любящим, впрочем, Лондон.

– Ты думаешь, Посол не поймет, что ты хочешь его соблазнить? Судя по тому, что о нем говорит Куроедов, он должен читать мысли.

– Пусть читает. Мужчины ловятся на другом. Спроси самого себя: почему я тебя уже соблазнила?

Я посмотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Я недавно смотрел передачу с вашим участием о роли Церкви. – Когда гости разошлись, Посол пригласил нас с Зябликом выпить чая за журнальным столиком. – Вас спросили, чьи интересы в первую очередь должна защищать Церковь. И что вы ответили?

– Церковь должна в первую очередь защищать интересы Бога.

Посол рассмеялся, довольный.

– Ну да, – продолжал я, – именно этим она должна отличаться.

– Интересы Бога! Но Церковь, по-моему, занимается всем чем угодно, только не защищает Его интересы.

Это прозвучало не слишком дипломатично. В словах Посла я услышал далекий рокот каких-то существенных споров.

– Вы знаете, с кем бы я хотел познакомиться? Я пригласил его на прием, но он не пришел. Академик Лядов.

Я слышал, что он ваш друг.

Я стал нахваливать Лядова.

– А чем он так знаменит?

– По-моему, он близок к разгадке природы человека.

– Я слышал, что он изобрел карту бессмертия.

Я с удивлением посмотрел на Посла. Он сказал об этом почти что робко. Как будто он боялся меня спугнуть.

– Откуда вы знаете об этой карте? – задал я, в сущности, нелепый вопрос.

– Мы на Акимудах ею интересуемся, – невозмутимо ответил Посол.

У них, однако, в самом деле неясно, что они знают, а что нет.

– Как? Весть о карте бессмертия достигла Акимуд?

– Если честно, это одна из причин, почему я приехал сюда.

– Почему?

– Это изобретение опаснее ядерного оружия.

…Через час мы с Зябликом, распрощавшись с Послом, сели в машину.

– На Студенческую, – сказал я водителю.

– Ему интересно с тобой, – сказала Зяблик.

– Извини, но с тобой он вообще не говорил.

– Мне нравятся лаконичные мужчины, – усмехнулась Зяблик.

– Но с соблазнением не очень-то получилось.

Она промолчала. Потом, хитро посмотрев мне в глаза, сказала:

– Мы завтра обедаем с Послом в три часа дня в ресторане «Пушкин».

– Что? – Я даже подпрыгнул на заднем сиденье. – Как это тебе удалось?

Она засмеялась:

– Как это ему удалось?

– Знаешь, – сказала Зяблик, входя в свою квартиру, – ты, наверное, думаешь, что я алкоголичка и эротоманка?

– Совсем я так не думаю!

– А зря! – Она мельком посмотрела на себя в зеркало. – Снимай ботинки!

– Дашь тапочки?

– Тапочки тебе не понадобятся. И отпусти водителя.

Он тебе тоже не понадобится. Ты что, хочешь пить?

Мама Зяблика всегда хотела видеть Зяблика больной и усталой. Тогда в мире все было бы в порядке. Она от Зяблика ждала жалоб. Когда жалоб не было, она подозревала Зяблика в скрытности и обмане. Жизнь – это форма обманывать болезни. Трусость – знак мещанской храбрости. Боишься – значит живешь. Салфетка, спущенная на экран погашенного телевизора, – борьба с радиацией.