Виктор Ерофеев - Акимуды

Нам думалось, что после таких злоключений в Кремле мы будем совсем одиноки, но оказалось, что по Кремлю ходит много разного народа. Там были женихи с невестами, отставные солдаты и просто люди. Все нюхали вечно цветущие вишни. К нам подошла дама в красном мундире и объявила, что она – наш гид, что она нас уже поджидает с раннего утра. Вместе с ней мы в музеях подивились на царские колымаги. Мы смирились с тем, что экскурсия будет бесконечной. Нам показали немного, но зато очень тщательно. На какую-нибудь икону или просто на описание пола в соборе наш гид обращала такое пристальное внимание, что мы чувствовали себя не то избранниками, не то заключенными. Но наше терпение было вознаграждено.

Я уже, кажется, говорил, что я последний раз был в Кремле… не помню даже, в каком году и в каком качестве. Возможно, тогда я был пионером. А может, меня привозили туда в детской коляске. А все остальные сведения о Кремле я пропускал годами мимо ушей.

Но когда я вышел на главную площадь, ту самую Ивановскую, где веками объявляли указы царей, то почувствовал, что мои представления о Кремле недостоверны.

– А где тут жил Бухарин перед тем, как его…

– Наберитесь терпения! – прикрикнула на меня дама в красном мундире. – Я покажу вам нечто более стоящее.

Я смиренно кивнул.

– Уникальная находка потрясла воображение россиян, – объявила наша экскурсоводша, когда мы встали вокруг нее полукругом. – В Кремле, в подземельях, обнаружено новое сокровище, – продолжала она, – которое выставлено здесь на площади специально для вас.

Она с некоторой укоризной посмотрела на меня и покачала головой. Я сделал вид, что это меня не касается.

– Посмотрите, – она взмахнула указкой, – вместе с Царь-пушкой и Царь-колоколом мы получили самобытную композицию. Это Царь-яйца, из чистого золота, самые большие в мире! Прошли те времена, когда мы отказывались от наших богатств. К Царь-яйцам с недавних пор потянулась нескончаемая река туристов, москвичей и гостей столицы. Обнаруженное произведение искусства, созданное старинными русскими мастерами, было освящено Патриархом и воспето церковным хором.

– Это святотатство, кощунство и богохульство! – воскликнул я. – Я отказываюсь вас слушать! Вы – хулиганка!

– Молодой человек! Что вы понимаете в искусстве?

Дипломаты Акимуд с удивлением смотрели на нас.

– А нам нравятся эти Царь-яйца! – сказал Посол.

– Увесистые… – мечтательно сказал советник по культуре Иван Поспелов.

– Я б хотел иметь такие яйца! – сказал резидент Ершов.

– Еще чего! – передернула плечами Клара Карловна. – Пошли отсюда! – Я испуганно побежал из Кремля.

– Молодожены изменили свои традиционные маршруты, – бежала за мной дама в красном мундире. – Вместо Воробьевых гор и святых военно-патриотических мест столицы они возлагают цветы и венки к Царь-яйцам, вокруг памятника горят свечи, импотенты и их спутницы жизни стоят перед ними на коленях. «Наконец-таки помимо военной Царь-пушки и религиозного Царьколокола в Кремле появилось что-то человеческое», – заявил на днях министр культуры…

Я на бегу зажал уши и дальше не слушал. Я не зря уклонялся от походов в Кремль. У них там настроения меняются каждый день. То коммунизм без яиц, то море свечей, то либерализм с яйцами!

– Только так мы преодолеем демографический кризис! – донеслось до меня, когда я перепрыгивал через зубчатые стены.

Я никогда не увижу мир таким, каким он виделся Басё, возможно, из-за недоверия к себе. Ведь нет ничего проще, чем признать его правоту: очищение моего взгляда от ложной суеты равносильно просветлению. Добавить к этому добровольное бродяжничество по аскетическим тропам Севера: разве это не истинно русская тема? Добавить к этому сочувствие к несовершенной участи нас всех на фоне полета птиц и дождливого осеннего дня: разве мне это не приходило в голову? Но даже мое прочтение его больших, крылатых метафор, свернутых в несколько строк, где проза и поэзия неразличимы, скорее похоже на пародию встречи с истиной, чем на искреннее восхищение.

Где мне взять такие глаза? Где мне взять такую клизму, которая очистит мой организм от всех потребленных мною излишеств?

Басё вырастает в укор. Я смиряюсь. Нет, только делаю вид. С ним так легко согласиться, что даже страшно поверить в мое согласие. Я обещаю себе, читая Басё, всякий раз сталкиваясь с его взглядом, начать новую жизнь, меньше есть, меньше пить, ходить по горам и дышать чистым воздухом. Я знаю, что Басё ничего не придумал всуе – для этого достаточно съездить в Японию и погулять в яблочных садах Хоккайдо.

Но нет ничего более сложного, чем правильно опроститься. Опроститься без дидактизма опрощения, без гордости за совершенный подвиг. Тщеславие рождается на ровном месте, как плесень. Я везде вижу плесень. Я должен уговорить себя, что стихи Басё не нуждаются в разнузданных пародиях, что они действительно самодостаточны, а его путь невинен. Я уговариваю себя и снова себе не верю. Да, Басё – это вечный укор. И я готов сверять по нему погоду в северных широтах. Но я живу в другом климате. И наши пути, сходясь, расходятся, а расходясь, сходятся, и так, видно, будет всегда.

Когда Зяблику исполнилось двадцать три года, Денис подарил ей маленькую квартиру на Студенческой улице и расстался с ней, потому что он физиологически не мог спать с девушками старше двадцати трех лет. Они сохранили дружеские отношения, и, когда в Москве объявился Акимуд, Денис пригласил нас съездить к своему знакомцу Степе Махрову.

– А что, верно ли говорят, что человек произошел от обезьяны?

Подмосковный богач, Степа Махров, озвучил вопрос, пожирая глазами Посла. Денис сидел на отдельной лавке в белом полотенце и спокойно следил за беседой. Он любил окружать себя странными, дикими людьми, но не смешиваться с ними. Перед тем как засесть в парилке, мы прошлись по хозяйству Махрова. Он показал нам медведей, страусов, павлинов. При входе в его дворец, выстроенный из дерева архангельскими умельцами, висел портрет Главного. Махров хотел покатать нас на английской яхте по Московскому водохранилищу, которое он подмял под себя, но Денис, старший по олигархическому званию, пожелал пойти в баню.

Мы сидели и парились: Посол, Зяблик, Денис и я. Степа вызвался быть нашим банщиком. Даже голое тело Зяблика не вызывало у него привычного интереса. Телок у него перебывало немало, а сейчас он мог решить для себя последние вопросы бытия.

– Смотря какой человек, – задумчиво сказал Посол.

– Точно! – вскричал Степа. – Не знаю, как другие народы, но мы, русские, происходим отнюдь не от обезьян!