Мария Голованивская - Знакомство. Частная коллекция (сборник)

Нужно ли тратить столько времени на описание глубокой, явно предназначенной для супа или, на худой конец, пельменей общепитовской тарелки, доверху наполненной серебряными и медными монетами вперемешку с бурыми хлопьями снега? Два красных пальца, бесстыдно показываясь из специально обрезанной шерстяной перчатки, быстро хватают твою монету, швыряют ее в только что упомянутую тарелку и достают тебе из лотка пирожок. Кушай, радость моя.

Попробуй достать жемчужину со дна моря, и ты увидишь, как это трудно. Видимо, по большому счету, все трудно, но к чему-то ты привык, а к чему-то нет. Самое трудное то, к чему нет никакой привычки. Каждый раз опускаешься на самое дно и кажется, что не хватит дыхания, чтобы вынырнуть обратно. Умудренные опытом и убеленные сединами утверждают, что человек привыкает ко всему, и дальше они начинают приводить такие примеры, о которых если вспомнить перед сном, то – можешь быть уверен! – тебя ожидает бессонная ночь. Но теперь я знаю точно: человек действительно ко всему привыкает.

Меня всегда шокировала мысль, что человек не видит своего внутреннего устройства. Ведь, если вдуматься, он по горло набит огромными, неуклюжими, пульсирующими органами, которые так мешают сосредоточиться, все время требуя внимания и уважения к своей работе. Никогда не чувствуешь, как по тебе переливаются литры жидкости, об этом, может быть, вспоминаешь только тогда, когда шумит в ушах, тогда на ум приходят морские приливы и отливы, огромные многометровые водопады, которые многие из нас так никогда и не увидят. Трудно, находясь в какой-нибудь глухомани, представить себе, что на земле существуют Нью-Йорк, Лондон, Афины, Париж, Неаполь. Среди этих лесов и этих бессмысленных просторов никакого воображения не хватит на то, чтобы представить себе насекомообразный готический собор, застывший в сутолоке копошащихся людишек и поблескивающих авто.

География, мой друг, география…

Люби книжки и чтение и не бойся засорить себе глаза. Это стоит того, то стоит этого. И вообще, будь счастлив, мой маленький друг!

«Порок» отличается от «пророка» ровно одной буквой, и эти два слова образуют прекрасную точную рифму. Поэтому, когда обращаешься к высоким материям, нужно быть точным в мелочах.

Солнечный свет – опасная штука. Он сразу же обнаруживает многие изъяны: на вымытом окне становятся видны разводы и пятна, женщина выглядит на десять лет старше, чем ей бы хотелось, тут же становится видна пыль, которая лежит на книгах, полках, люстре, видно малейшее расхождение цвета или оттенка различных элементов костюма, которые при обычном освещении кажутся bien assortis. Вот такое коварство, которое часто способно серьезно расстроить человека.

Нужно обладать по-настоящему утонченным вкусом, чтобы уметь обставить свою квартиру. Грубый человек иногда готов отвалить кучу денег, накупить дорогих вещей, среди которых, кстати сказать, всегда закрадется какая-нибудь копеечная подделка. Но как бы ни старался человек грубого ума, как бы ни тратился, все равно его жилище будет походить на пыльный кабак или на мещанский притон тихого благополучия.

Человек утонченный умеет, пользуясь своей фантазией и существующими в избытке милыми, нестандартными вещами, создать в своем доме микроскопический, но гармоничный, отзывчивый, напоминающий самого хозяина мир.

Будь то вечно взбудораженный еврей-технарь с жестковатой рыжей бородой и вращающимися глазами, или аккуратненький мещанин, или разочаровавшийся во всех мирских благах и обретший опору в Вечном гуманитарий, или писатель с черными ободками нестриженых ногтей, или просто вечно спешащий бодрячок – каждый имеет свой дом, похожий как две капли воды на него самого. Это общее место, банальность, трюизм.

«Разбитые чашки не склеивают», – говорят о некогда любивших друг друга и расставшихся людях.

Но иногда люди совсем не похожи на чашки, а напоминают скорее вилки, ложки, ножи, блюдца, иногда даже кастрюли и сковородки. Но дело не в этом. Просто каждый в мире ищет подобия.

Кто знает, как лучше? Может быть, никто, а может быть, и кто-нибудь.

Я начал писать, чтобы не ссориться с женой. Женился я рано, мне еще не было двадцати. Моя жена – Томочка, тихая, сероглазая, тоненькая девочка, создавала уют и ровное, теплое настроение, в котором поначалу я чувствовал себя превосходно.

Я учился и занимался комсомольской работой. Безусловно, это тешило мое самолюбие, я заставлял других делать абсолютно ненужные, часто абсурдные вещи, делал их и сам, и это была для меня своего рода игра, в которой я всегда старался одержать верх. Провинившихся я карал по всей строгости закона и затем, встречая в коридоре пострадавшего, даже не поворачивал головы в его сторону. Как же я был доволен! Мама мне покупала один новый костюм в год, вечерами я сидел в читалке и писал конспекты. До чего же приятно возвращаться домой в десять вечера, исписав мелким, аккуратным почерком несколько десятков больших тетрадных листов! Томочка ласково прижималась ко мне и кормила ужином.

Наши клетчатые занавески на окнах, клетчатая скатерть, баночки со специями вдоль стены внушали полный покой и ощущение тихого счастья.

Томочка тоже училась, но в отличие от меня скорее хорошистка, сдавала сессии в основном на тройки. В целом мы были довольны друг другом. Но вдруг, совершенно неожиданно, по вечерам я стал чувствовать какую-то тревогу и раздражение. Может быть, я просто устал? Хотя если быть до конца искренним, то я немного приврал и начал я писать именно для того, чтобы придумать всю эту гадость. Впрочем, а почему, собственно, гадость?

Через несколько дней придет телефонный счет, там будет обозначена довольно большая сумма, и совершенно непонятно, почему нужно отдать столько денег черт знает за что, за эти литры словесной воды, которые не принесли никакого облегчения. Хотя в общем-то и не было никакой тяжести, просто хотелось поболтать.

Во втором классе он вместе со всеми произнес «обязуюсь горячо любить свою Родину, жить, учиться и работать, как завещал…», что не помешало ему через двадцать лет сесть в самолет и улететь сначала в Рим, а потом в Нью-Йорк.

Лежишь в постели, читаешь книгу, нежно перелистывая страницы, и краем глаза любуешься натюрмортом, стихийно расположившимся на ночном столике: стакан с водой, градусник, салфетки, пластинка с голубоватыми таблетками, яблоко.

Куда ужаснее сидеть в салоне какого-нибудь милого и гостеприимного дома, медленно, подробно разглядывать сидящую напротив очаровашку и совершенно не находить ответа на вопрос: нравится ли мне она? В самом деле, нравится ли? Неизвестно.

Существуют вещи, которые попадают в глаз случайно, ненавязчиво, а существуют такие хищные и наглые зрелища, как милашка или очаровашка, которые не оставляют никакой возможности отступить: сиди и думай, до чего же хороша!