Олег Рой - Человек за шкафом

– Да не так уж он интересен, этот твой мир, – усмехнулся Степан Егорович, который за время войны прошел пол-Европы и с тех пор не имел никакого желания покидать территорию СССР. – Вон, у матери спроси, что она думает после того, как два года назад в Болгарию съездила.

Все члены семьи, разумеется, были в курсе Татьяниных впечатлений об этой поездке, но та все равно сочла нужным поддержать мужа:

– Да ничего особенного там нет, – отмахнулась она. – Все то же, что в наших крымских, кавказских и прибалтийских санаториях. По мне, так нет ничего лучше нашей дачи. С удовольствием и не выезжала бы оттуда, так и возилась бы со своими цветами да огородиком…

– А Антоха тебе бы компанию составил, – дружески поддел братишку Андрей. – С тех пор как на дачу рояль купили, он тоже готов оттуда и не вылезать.

– Там красиво, – серьезно сказал Антон. – Особенно осенью.

– А я вот не люблю дачного отдыха, – заявила Ольга. – Илья, передай мне соль, пожалуйста. Мне нравится путешествовать. Так хочется всюду побывать, все посмотреть… А то мир так велик, а я еще почти нигде не была.

На самом деле насчет «почти нигде» Ольга, конечно, сильно преувеличивала. Ездить за рубеж она начала еще со студенческих лет, когда вместе с несколькими соучениками по университету побывала на Кубе. Вернувшись, долгое время была под впечатлением и рассказывала всем знакомым о своей жизни там. Оказывается, мыло у них дефицит, едешь на Кубу – бери ящик мыла, всем кубинцам можно дарить при случае, как у нас дарят кофе или шоколадки. И горячей воды почти нигде нет, только в гостиницах для иностранцев можно нормально ванну принять. И еще у них в окнах нет стекол. «Как же они без них живут?» – удивлялись, слушая ее, Татьяна и Катерина. Ну, на ночь ставнями закрывают и сетки москитные натягивают. А зимой как же? Да какая у них там зима, тропики же.

Вообще-то Ольга выезжала за рубеж почти каждый год – то по университетскому обмену, то на международные научные конференции, то в туристические поездки. Иногда одна, иногда вместе с мужем и старшим сыном. Степан Егорович, зная страсть своей дочери, которую даже поддразнивал «лягушкой-путешественницей», всячески этому способствовал. Так что к тридцати девяти годам Оля сумела увидеть не только Прагу, Варшаву, Краков, Будапешт, Дрезден и Восточный Берлин, но и Венецию, Париж, Барселону и даже Дели. Разумеется, из этих поездок она возвращалась обогащенная не только духовно, но и материально. За границей были куплены второй телевизор, магнитофоны, музыкальные пластинки и кассеты и еще много красивых и нужных вещей, приобрести которые в Союзе было не всегда легко даже человеку со связями. Одеваться и обуваться Ольга тоже старалась за границей. С возрастом она стала большой модницей, эту черту унаследовал от нее и старший сын. Если Антоше, как и его отцу, было совершенно все равно, что на нем надето, то Андрей всегда был не прочь пощеголять в фирменных джинсах, новеньких кроссовках, модных черных очках или яркой спортивной куртке. Андрей взрослел и мужал на глазах и становился все обаятельнее. За это обаяние, доброту и широкую натуру его любили все – и учителя, и друзья, и девочки, которые так и вились вокруг.

Услышав в трубке очередной девичий голосок, просивший позвать к телефону Андрея, Назаров радовался, как дитя:

– Этак скоро правнуков нянчить будем, а, Татьяна? – и молодецки шлепал жену по попке.

– Что ты делаешь, старый хрыч? – притворно сердилась та. – Дети смотрят!..

Но дети на самом деле не смотрели. Андрей, хоть и тепло относился к своим предкам , но, как всякий подросток, мало ими интересовался. Что касается Антона, то тот практически и не замечал, что происходит вокруг, для него в мире не существовало ничего, кроме музыки. С возрастом он все реже и реже играл по нотам чужие классические и современные произведения. То, что звучало с утра до ночи под его пальцами, было его собственным творением. Татьяна слушала и восхищалась – получалось прекрасно. Мелодии, созданные Антоном, были не только гармоничными, но еще и очень самобытными. Чаще всего начинающие композиторы создают свои этюды по мотивам чужой музыки – но у Антона все получалось иначе. Татьяна не узнавала его мелодий, не находила в них ничего похожего ни на классику, ни на популярные шлягеры или музыку из кинофильмов.

– Откуда ты все это берешь, Антоша? – удивлялась бабушка.

– Как «откуда»? Из жизни, – в свою очередь недоумевал внук.

Вот, скажем, как-то раз брат заглянул к нему за шкаф.

– Антох, ты ведь уже не маленький! Когда ж ты перестанешь сюда лазить? – поинтересовался он.

– Мне здесь нравится, – спокойно отвечал Антон. – Думать ничего не мешает. Знаешь, сегодня я проснулся от того, что в ушах звучала музыка. Думал, телевизор у соседей громко играет. Открыл глаза – нет, не телевизор. Все еще спят. Понял, что эта музыка мне приснилась. А она такая красивая!.. Вот пытаюсь теперь все вспомнить…

– Ну ладно, сиди, вспоминай, – засмеялся Андрей. Тоже протиснулся за шкаф и шепнул брату на ухо: – Ты только никому не говори… Знаешь, куда я сегодня иду?

– И куда же? – поинтересовался Антоша.

– В Сокольники, – почему-то с заговорщицким видом шепнул Андрюшка.

– А что это такое?

– Это… Это такой лес, – ответил старший брат. И умчался на целый день.

Вернулся он поздно вечером, с горящими глазами и блаженной улыбкой на лице. Подошел к брату, сидящему за инструментом, и вручил ему красочный осенний букет: желтые и алые кленовые листья, ветка рябины с оранжевыми гроздьями ягод, запоздалый цветок астры.

– Держи, Моцарт, укрась свою темницу.

– Это ты для меня собрал? – заинтересованно поглядел Антон.

– Ну… Не совсем я. – Андрей опустил глаза и довольно улыбнулся, вспоминая что-то.

– Расскажи мне, как сейчас в лесу, – попросил Антон.

– Ты бы сам сходил, не инвалид же.

– Мне не хочется отвлекаться. Столько еще всего сыграть нужно…

– Эх ты, отшельник! Ну, слушай…

И Андрей рассказал брату почти обо всем, что видел сегодня в лесу. О паутине, в которой среди капель росы заснул мохнатый паук. О бело-красном пузатом мухоморе, неожиданно кинувшемся под ноги прямо посреди тропинки. Об уже начавших линять на зиму белках, устроивших состязание в прыжках и беге. О потерявшемся псе (то, что домашний, было понятно – и ошейник на нем, и ручной пес совсем), его печальном ищущем взгляде, выспрашивавшем у всех прохожих, не знают ли они, куда подевался его хозяин. Только об одном не рассказал Андрюшка – о задорном смехе Светланы, о ее рыжих волосах, в которых запутался солнечный зайчик, о ее таких нежных мягких губах и горячем, пылко прижимавшемся к нему, теле… Но от Антона сложно было что-то скрыть. Он, может быть, и не понял ничего, но прочитал и это в подчеркнутом замалчивании брата, в его светящихся глазах и потаенной улыбке.