Татьяна Чекасина - Облучение

В центре, как и во всех городах, у нас все видные здания: оперный театр, в котором во время войны, в эвакуации, пело немало знаменитостей, и до сих пор гастролируют на радость Эдуарду-меломану. Неподалёку штаб округа, обнесённый металлической цепью, протянутой в кольца чугунных болванок. «Дом офицеров» со шпилем на крыше, напоминающий огромный танк, пушку которого запроектировали не на том месте. Ну, и, конечно, тихий квартальчик из капитальнейших домов за капительным ограждением, – «дворянское гнездо».

Я не верю! Морковников не до такой степени разудалый: другая должна быть дислокация! Через пятьдесят метров оглядываемся: они стоят там же! (трамвай пробренчал мимо). В каких-то двадцати метрах начинается военный забор, за ним наш батальон: казармы, офицерская пятиэтажка из белого кирпича… Батюшки-светы, навстречу нам из-за этого забора выбегает женщина в тапочках на босу ногу, в плащ-палатке, волосы – космами. Мы – к ней, ведь это сама Инна Викторовна Морковникова! До мужа в обнимку с Лёкой несколько шагов!

– Девочки, милые, не выдержу! – кидается к нам она, никакая не «сдобная» нынче, серая квашня.

Из-под чёрной полы её военного одеяния (прямо часовой на посту, заметивший нарушителя границы) падает тесак для резки хлеба. Прогнувшись, я чуть не подняла, да вовремя спохватилась – отпечатки пальцев! Но Инна Викторовна стыдливо и сама подобрала орудие замышленного убийства (мужа? соперницы?) К убийствам ей, конечно, не привыкать. Она, можно сказать, Косая с «косой» в абортном отделении. Делает каждый день операции по удалению человеческого плода (конвейер смертей). Она – заведующая, и могла бы не оперировать, но рук не хватает. Народ в стране советов плодиться способен, да вырастить большое количество детей не под силу. Предохранительных нет.

– Эта дочка генеральская ему жизнь испоганит. О-о! Не могу: реву третьи сутки. Я маршалу напишу!

– Какие маршалы, Инна Викторовна, – забурчала Кукурузова.

– Ничего особенного не произойдёт: дело обычное.

Сказав так, я засомневалась в своих же словах. В голове включили магнитофон, а на нём Лёкин беззащитный, но и достаточно твёрдый почему-то голосок: «Милка, не плачь…» Господи, голова, будто стиральная машина, куда побросали чёрное бельё с белым вперемешку. Какое имеет отношение эта Милка к чете Морковниковых?!

– Вы думаете, что и на этот раз, как всегда? – переспросила офицерша с надеждой.

Киваю, сама оную потеряв.

– Убедите её, – дала задание Инна Викторовна (для нас она – генерал).

– Попробуем, – соглашаюсь нетвёрдо.

– Так убедим – поймёт! – самоуверенность Кукурузовой меня насторожила.

– Если надо, звони, и ты звони, – зоркость врачебная вернулась к нашей влиятельной собеседнице, властное «ты» слетело с поджимаемых после каждого словечка губ, ещё чуть: вместо плащ-палатки забелеет профессиональный халат.

Впрочем, речь о смерти и о жизни. Наш выбор до конца нашей жизни – смерть.

Не допустив ненужного столкновения, проводив до подъезда благодетельницу, идём, обсуждая (не приказ, который, понятно, безо всяких обсуждений надо выполнить) – метод.

– Всё выложить, – отрубает Кукурузова.

– Может, не надо «всё»?

– «Надо, Федя, надо», фу, чёртова жара…

– … и про… «инструкцию»?

– Про неё-то в первую очередь! – веско говорит Кукурузова, но, будто и не она говорит, а я сама внутренним голосом, резонатор которого в низу живота.

– «Инструкцию», – взвизгиваю жалобно (позор – эта «инструкция» для капитана Серёжи!) – на крайний случай!

– Это и есть крайний.

– Тебе что… приспичило? – начинаю догадываться я.

– Девять недель, – трагический ответ.

– А этот «лисикурин», добытый племянницей? – сочувствие к ней, рикошетом – к себе. Одно лекарство принимали, и результат, скорей всего, одинаковый.

– От этих таблеток – пользы ноль, зато астма…

О, боже, рассказывала, бедная: Вася чуть не перевернул телефонную будку с бабкой (трепалась, но от страха выскочила), и он успел вызвать жене неотложку…

– И я всегда готова сделать доброе дело Инне Викторовне, – говорю задумчиво, свои подозрения о задержке месячных, можно сказать, подтвердились.

– Тут не только «доброе дело» Инне Викторовне, фу, жара, тут ещё и Леонелле этой Аполлинарьевне, чёрт бы её побрал вместе с жарой.

Сии слова Кукурузовой легли в основу будущего «сценария». Насчёт «доброго дела» для Лёки я бы лично не торопилась: пусть крылышки немного обгорят. На её месте я бы… Какое «её» место? Я что перегрелась? Или, как незажжённая свечка стосковалась об огоньке (как и всякая свечка)? Но от костра, разведённого возле, начала эта свеча незажжённая уже плавиться с угрозой стать лужицей парафина! Раньше такого не было, думала – не будет никогда.

…Первый батальонный роман Морковникова развернулся довольно давно. Машинистка, нанятая из цивильного мира, мечтавшая так же, как и Лёка о первой любви, угодила к тому, кто в этом знает толк, но о чём не подозревал коллектив. Поразились (не только мы) поведением неизвестного робкого молодого офицера. Дочка маленькая, сынишка родился, жена красавица. Завопили: скромный, застенчивый, мальчик… И вот те на! К слову говоря, мы с Кукурузовой не родственницы военных. Она устроилась случайно, потом я по её протекции. Мы поставили себя так, что уважения больше, чем к иным офицерским вдовам. Есть тут одна, Ривьера Чудакидзе – посмешище общевойсковое. Мы умеем вести себя, знаем, что и где можно говорить. Флирт, боже упаси! Потому и сидим за военным забором столь приличный срок.

Та дурочка проговорилась у нас на исповеди… Каков извращенец! – возмутились мы с Кукурузовой, и вскоре созвали руководство профсоюзной ячейки, состоящей из нас, особистки Недостреляной и председателя, этой самой Ривьеры, тогда немного уважаемой, так как её дочь Алёна ещё только подрастала для своей позорной деятельности. Накануне заседания профячейки оповещённая о нём Инна Викторовна притащила «вещественное доказательство»: «Вот, нашла в его воинских бумагах среди инструкций…» Мы с Кукурузовой ознакомились (ксерокс с фотографиями: «Сто позиций»). «Не могу я такое!» – прошептала Морковникова. «А кто может!» – выкрикнули мы. «Всё понимаю: я врач, но ещё мать. Дети спят за тонкой стенкой…» «При чём тут дети, перед собой стыдно», – пробурчала Кукурузова, как о само собой разумеющемся. Мы же с Инной Викторовной переглянулись. «Нет, я и сама не могу», – исправилась Морковникова. И я! Пусть хоть на необитаемый остров уедем с мужем! – заверила я поспешно.

За окном было лето, и так потянуло на природу! Уговорили «подружку» майора Звягинцева. Когда у Дуськовой отпрашивались, особистка подслушала, выразив желание тоже «проветриться». Ривьеру Чудакидзе проигнорировали. «Москвич» и так перегружен – Кукурузова тонну весит. Толя её на заднее сиденье усаживает, как трудный для перевозки груз: «Посерёдке сядьте, Сталина Пантелеевна, чтоб машину не перевернуло!»