Татьяна Чекасина - Облучение

– Любовь – это жизнь, – подстёгнутая двусмысленностями телефонного разговора, приступает к выполнению боевого задания Кукурузова. Веки её тяжело нависают над глазами размером не меньше, чем у тёлки. – Я со своим Василием Константиновичем познакомилась во время трудового семестра. Мы работали на равных: по очереди водили один трактор на целине. Свадьба была в студенческой столовке, живём мы вместе немало лет, уважаем друг друга. Он ценит во мне личность.

Лёка прищурилась, – от высокомерия или оттого, что близорукая? Читая, она надевает «стрекозиные» очки.

– Мы давно знаем Сергея Григорьевича, – зашептала я, оглядываясь на дверь, – у него… как бы это выразиться поделикатней, есть одна… интимная особенность…

Лёка потеряла высокомерие вместе с прищуром не оптического назначения.

– Болезнь эта есть в медицинской литературе, называется… – Кукурузова готова сообщить детали, но я пихнула её в мягкий бок: не время!

Сам «болящий» входит без стука, улыбаясь, помня их недавнюю телефонную болтовню. Садится на гостевой стул, развалясь:

– Почему вы не поите меня чаем? – во взгляде отблеск любовной лихорадки, предназначенный другой, иллюзия, будто мне.

– Ваша служба, Сергей Григорьевич, столь интенсивна, что вы нас совсем не видите.

Я спешу (вдруг, передумает) под осуждающим взглядом Кукурузовой, экономящей на чае, покупаемом в складчину, слить ему всю заварку (он любит крепкий). Его взгляд поверх чашки, специально для таких чаепитий подаренной мной ему, устремлён на Лёку. Она от чаепития отказалась и делает вид, что завалена работой: открывает один словарь, другой, но очевидно, что не столько работает она, сколько обдумывает полученную от нас горяченькую информацию. Хотя лично я не люблю двойных, тройных смыслов, признаю ясность. Белый и чёрный – мои любимые цвета. Но жизнь заставит иной раз намекнуть покруче, чтоб достало.

– Как поживает Селёженька, наш товалищ капитан? – говорю, ломая язык, не в силах сдержать эмоции: его ребёнок рыженький восхищает меня. Мой сынок старше и огорчений уже приносит больше, чем радостей.

– Ничего, растёт… Стал выговаривать «р». Играет в солдатики: «Ррота, стрройся!» Ладно, я пошёл… – Чай не допит.

Почти сразу и Лёка выпорхнула следом.

– Выяснять побежала! – Кукурузова довольно улыбается.

– Я – на разведку!

Тихо выскальзываю в коридор, крадусь до поворота. Из темноватого уголка слышу:

– Какая ещё «интимная особенность»? Самый я обычный… Лёка, ну, Лёка…

Возня, её смех. И, едва успеваю скрыться за дверью туалета, как появляется Лёка, явно вырвавшаяся из его объятий. Не видя меня, она проносится мимо, стуча каблучками. На коротенькой юбочке бантики. Ноги голые, ровные и, как у статуэтки, сверхъестественно гладкие. Я выхожу из укрытия и заглядываю в уголок. Морковников сидит на деревянном ящике для песка, прислонясь к длинному баллону огнетушителя. Наши глаза встречаются: у него шальной вид скатившегося с горы мальчишки, но чувствующего себя ещё на высотке. Закуривает, будто для того и находится здесь под табличкой: «Место для курения». Рядом на стене «Памятка»: «В случае возгорания…» Как правило, по кабинетам дымят без зазрения совести.

– Сигарету? – спрашивает довольно ехидно.

– Как вам известно, я не курю, к тому же я – общественный инспектор пожарной охраны.

– Ну-ну… Огнетушитель никто не украл?

Какой же ты «обычный», – хочу крикнуть я, ты – лучший в нашей стране мужчина! Слёзы откуда-то взялись, просто град. Убегаю. Так бесславно закончился «подвиг разведчицы». А что за чушь о «лучшем мужчине», которого знать не знаю, правда, свидетельства имеются? В туалете плещу водой из холодного крана в разгорячённое лицо. Пузырёк с валерьянкой (стала заваривать целые коренья: пропах весь шкаф на кухне, весь дом) наготове в кармане жакета. Он болен! Ему надо лечиться! Диагноз поставлен Инной Викторовной, ох, до чего она права! Возвращаюсь решительной:

– До-ку-мент!

– Вначале дверь закрой покрепче, – балагурит Кукурузова, выбрасывая из ящика своего стола «Красную звезду». Между газетных страниц – сцепленные металлической скрепкой грязноватые листки.

Я, сидящая с краю, передаю их Лёке:

– Ознакомьтесь, пожалуйста. Если кто войдёт, спрячьте.

Она, быстро проглядев, снимает очки, и смотрит нам в лица. Впервые внимательно с каким-то вопросом, но почему-то без смятения и без испуга, которых мы ожидали.

– Это его, – торопится Кукурузова, – и вас это ждёт в самом скором будущем…

Бумаги сии, скреплённые скрепкой, Лёка возвращает с удивительной для нас лёгкостью, не пытаясь углубиться. Другие даже уносили домой. Дуськова, та изучала в течение суток (всё же целых сто позиций, иные требуют от исполнителей невозможной с её комплекцией акробатики). Кукурузова брезгливо прячет «вещественное доказательство». Мы отправляемся на обед нашим чётко ухоженным двором в соседнее здание:

– Думаешь, проняло?

– Расчёт покрупнее калибром, скандала жди! – обещаю вдохновенно я, ослепшая.

В офицерской столовой, где по полу на линолеуме звёзды и пушки (военная символика) и над каждым окном – лепнина (герб страны), над раздаткой плакат: «Советские воины, берегите мирный покой…», Лёка нагло подсела за столик, где в одиночестве обедал капитан Морковников, смутившийся при её подсадке. Не дай бог, начнутся выяснения прямо тут: еда мне в горло не лезла (мясо вываренное, маленький кусочек). У Кукурузовой – блинчики с творогом – двенадцать штук. Лёка стала ему рассказывать, нетрудно догадаться, о чём. Он кивнул и – широкая улыбка озарила его лицо. Эта широкая улыбка – зеркало души капитана Серёжи. В отличие от внешней робости улыбка полна мужской самоуверенностью. И ужас: они смеются! Она – звонко, раскованно, он – низко, зажато. Ему иначе и нельзя смеяться с чужой женщиной, хоть и в столовой, он на службе, офицер. Солнце блестит на его погонах, попадая в кольца и браслеты на её подвижных руках, игриво дающих понять, что умрёт она от смеха, ей богу, умрёт. Посмеявшись, но (казалось), осмеяв нас, она умчалась. Вскоре и он выбросился бравой военный походочкой, идеальный офицер, впереди светит «зэгэвэ»… Не достало! Права Кукурузова: случай крайний. Нечего сказать, удружили Инне Викторовне! А я вздрагивала – мера крута! Что ж, умеем покруче! Идём двором после обеда в «спецчасть». Догоняет нас Ривьера Чудакидзе:

– Вы заметили, девочки, в столовой…? Не предупредить ли Инну Викторовну (мне-то не скоблиться уж, – старость), а вот Алёна опять в положении…

При этих словах запыхтела Кукурузова, готовая высказать нелицеприятности по адресу Алёны. В прошлый раз именно мы организовали ей прерывание беременности. Потом Инна Викторовна укорила: «Одиннадцать недель! Пришлось рисковать! Ни в одной больнице не стали бы с таким сроком: надо не более восьми». Но то, что и Ривьера подметила, утвердило меня: эх, была, не была, проведём «капитальное мероприятие»! Оно-то действует всегда с большим эффектом!