Марина Болдова - Курсистки

Не поверила! Вопрос сменился укором.

– Можно операцию…, – протянул неуверенно.

– Да? Где? Ты согласился? – в голосе надежда.

– Сонюшка, не хочу оставшиеся два года по больницам шарахаться, – сказал умоляюще.

– Два года! – отозвалась эхом, обреченно.

– Только не хорони меня сегодня, – почти приказал, страдая, что повышает на нее голос.

– Так, Риттер! Мы будем верить.

– Мы?

– Поедем в Бостон. В клинику к Максу.

– Это к мужу твоему? Нет!

– Я звонила, он ждет в следующем месяце. Но, времени нет, поэтому я сейчас перезвоню. Летим завтра. Или, как получится.

– Соня, не дури. Там ничего нового не скажут.

– А умирать тебе позволить не дурость? – она, наконец, расплакалась.

Грохот за спиной заставил его вздрогнуть.

– Саша! Няня! Вызывай скорую, – Соня первой догадалась, что произошло: сквозь слезы она видела, как Полина показалась в дверях кухни, а потом пропала из поля зрения.

Он обернулся, все еще боясь поверить. Он так не хотел, чтобы она знала. Отъезд ее любимицы, возвращение Сони – и крепкая еще няня сильно сдала. Он кинулся к лежащей на полу Полине.

На ее лице жили только глаза. Она силилась что – то ему сказать, из последних сил кося их в сторону. Он проследил за ее взглядом и понял, что она показывает ему на дверь своей комнаты.

– Что? Что – то нужно? Лучше не напрягайся, сейчас я тебя в больницу…Соня, скорую!

Взгляд Полины стал испуганным.

– Тебе что – то дать?

Полина прикрыла веки.

– Из твоего комода? – он ринулся в комнату и стал выдвигать один ящик за другим, вынимая вещи и поочередно показывая их Варваре. Он даже не смотрел, что вынимал. Он только следил за движением ее глаз. Вдруг Полина часто – часто заморгала. Риттер посмотрел на то, что он в тот момент держал в руке. Плотный большой конверт с неровной надписью на нем: «Александру Риттеру».

– Это? Мне?

Опять прикрытые веки и умиротворение на лице.

До больницы они ее не довезли. Только когда они с Соней вошли в квартиру, он понял, как устал. И, как устала она. «Мы не молоды. Сколько не кувыркайся в постели, это не есть возвращение в юность. Это только лишь попытка убежать от старости», – подумал он.

Пока Соня готовила чай на кухне, Риттер решил распечатать конверт. Первым на стол выпало свидетельство о рождении старого образца. Он открыл корочки и поначалу несколько раз читал только фамилию и имя. Свою фамилию и свое имя. И год рождения, месяц, и число. Все было его. И отец был его. А в графе «Мать» стояло незнакомое имя. То есть, он, конечно, знал, кто такая Полина Тихоновна Пчелкина. Он знал ее всю жизнь. И она всего час назад была еще жива.

– Пойдем пить чай, Саша. Я плеснула в чашки немного коньяку, ты не против? – Соня обняла его за плечи.

– Она моя мать, – он как-то беспомощно посмотрел на нее.

– Кто?

Риттер молча потянул свидетельство и листок с мелко написанным текстом.

«…прости, меня, сынок. Единственное, что я могла – это быть с тобой рядом…» – бросились в глаза строчки.

Он ненавидел жену и не любил Зинаиду. Он полностью игнорировал одну, но спал с другой. И хотел еще чего – то такого. Неправда, что мужчины не хотят романтики. Просто вслух – стыдно, а не вслух – что толку – то? Но то, что он проговаривает это хотя бы для себя – уже подвиг. Где бы еще эту романтику достать? Кто бы пришел и сказал толком, отчего неймется – то?

Неправильное он слово подобрал для своих хотений. Букеты, банкеты и даже заморские путешествия, об этом, кажется, мечтают все женщины, – все он проходил. Не нужно этого опять. И на пальцах не объяснишь, о чем грезится! Какой – то очень размытый образ женщины рядом, ее дыхание около уха, переплетенные руки, запах от макушки – такая она маленькая! – и томление души. И отпускать не хочется и в постель тащить страшно – это уже шаг! А после него – чувство собственника. А то, первое томление – уйдет. И потом опять о нем мечтать! И так без конца! И плещется что – то в ее глазах, наверное, то – пресловутое счастье. И чувствуешь ответную влагу под своими прикрытыми веками…

Самолет мягко тюкнулся в покрытие взлетной полосы, и пассажиры как-то разом загудели. До этого молчали все, ожидая благополучного приземления. Шляхтин огляделся в поисках знакомых: что – то раньше об этом не думалось. Кивнув одному, сталкивались где – то, он вдруг задержал взгляд на женщине, ну никак не вписывающейся в общий антураж. Кое – как зачесанные волосы с не прикрытой сединой, вязаная кофта времен обилия коммуналок и юбка почти до полу. Туфли без намека на каблук, тапочки даже, были стоптаны так, что на задниках образовалась гармошка. Среди пиджаков и элегантных деловых платьев все это смотрелось экзотикой. Женщина подняла руку, чтобы достать сумку с верхней полки, но маленький рост и отсутствие каблуков сыграли свою роль: зацепив слегка ручку ридикюля, она уронила его в проход между сиденьями. И вот чудо – сразу несколько мужчин разного возраста бросились ей помогать. И вот уж совсем чудо – Шляхтин оказался самым проворным. Подавая ей потрепанную не меньше туфель сумку, Шляхтин мазнул взглядом по ее лицу и обомлел. «Ведьма», – пронеслось в воспалившемся разом мозгу, и он пропал. Отпустив ее глаза, он смог заставить себя оглянуться: рядом с потерянным видом млело еще несколько мужских особей.

Он плелся за ней до самого выхода. Чуть поодаль топтались остальные, словно признавая его первенство в стае. И только когда он, торопливо схватив ее чемодан, буквально поволок ее к своей машине с сидящей за рулем Зинаидой, они отстали.

– Дима, это кто? – тихо спросила Зинаида, косясь в изумлении на пассажирку.

– Не знаю, – протянул он, жадно оглядываясь.

– И, куда ее?

– Не знаю, – уже раздраженно бросил Шляхтин.

– Отвезите меня, пожалуйста, на Воскресенскую, – голос говорившей показался Шляхтину музыкой.

– Слышала?! – зашипел в ухо Зинаиде Шляхтин.

– Зина не глухая, – буркнула та, запихивая свое крепко сбитое тело на водительское сиденье.

Почему – то он ничего у нее не спрашивал. Даже имя. Он просто грелся в ее свечении, боясь отпустить разом нахлынувший покой хоть на секунду. Он чувствовал ее затылком, локтем, торчащим из – за сиденья, всем своим изголодавшимся по любви организмом. Он точно знал, что нашел, что это – конец метаньям, что – долой Зинку и чертову надоевшую жену. Только бы уговорить эту женщину быть с ним до конца его дней.

– Остановите, пожалуйста, здесь.

Он резко обернулся и увидел, как незнакомка показывает на старый, еще досталинской постройки, дом. Он выскочил, засуетился, подавая ей, выходившей, руку. Мягкое касание ее пальцев привело его в состояние, близкое к обмороку: подступивший к горлу откуда – то снизу жар мешал сделать полноценный вдох.