Марина Болдова - Курсистки

– Нет, Соня. Саша попал в аварию.

Она смотрела на мужа Вики, и весь ужас последних часов вернулся к ней вновь. Перед глазами встала Аня, неподвижно лежащая на земле в разодранной красной куртке. И, полные осуждающей ненависти глаза молодого милиционера. Соня уже не сомневалась, что с мужем беда. Ей могли бы уже ничего не говорить. Она все поняла по застывшему с выражением полного отчаяния лицу Ивана. Ничего нельзя вернуть. Отняв у кого – то, рано или поздно теряешь сама. И неважно чьими руками, но Судьба в отместку за причиненное когда – то зло, сейчас отобрала у нее мужа и сына.

Бабье любопытство гнало ее в тот дом, где она раньше жила. Валерия Георгиевна Шляхтина знала точно, что никого из знакомых там не найдет. И не потому, что все вдруг разъехались: просто Валерия Георгиевна подъездные знакомства никогда не поддерживала. Правило у нее такое было, не замечать соседей: глядишь, и твоя жизнь для них будет закрытой. То, что она ошибалась, она поняла на суде: о ее жизни соседи знали все. А что не знали, то додумали. И выяснилось, что ее никто не любил: именно за скрытность нрава, больше не за что: подлостей соседских она никому не делала. Оказалось вдруг, что и мужа до развода она довела, и дочь свою в дворовую компанию вытолкнула. Мол, девочке тошно было смотреть на, мягко скажем, непотребное поведение мамочки. Что такого непотребного Валерия совершила, она понять не могла: со Шляхтиным они жили каждый сам по себе по обоюдному согласию. А, следовательно, на личную жизнь каждый имел свое личное право. Только вот разница – то была в чем: Шляхтин имел все на стороне, а она водила своих любовников домой. И все это видели. Ну, сглупила. Так и получилось, что каждое слово, сказанное на суде, было не в ее пользу. И такой дрянью ее выставили, что снисхождения от тетки – судьи она уже и не ждала.

А Лунев – то оказался каким паршивцем! Даже адвоката толкового найти не захотел, на деньги пожмотился, не иначе.

Валерия Георгиевна довольно резво соскочила с подножки остановившегося трамвая. Вот и конец путешествию.

То, как она ехала в поезде, в общем вагоне, ей вспоминать не хотелось. Как люди отличали в ней только что освободившуюся зечку, для нее было загадкой. Две бабы с соседних полок вроде и поглядывали жалеючи, но сумки свои все время к груди прижимали, почти не таясь. А ей вдруг стало обидно: она же не воровка какая – то.

Во дворе было безлюдно. Валерия Георгиевна остановилась перед подъездом и посмотрела на окна бывшей квартиры. Если она все поняла правильно из последнего письма Зинаиды, квартиру эту Вика продала. А ей, матери, купила однокомнатную в обычной хрущевке. Да еще и на окраине города. Хороша доченька!

Валерия Георгиевна не знала о том, что Шляхтин написал завещание. Как ему могла прийти в голову эта мысль, ему, здоровому оптимисту по жизни? Он даже ни разу не был в поликлинике, ни на что не жаловался, а простуду, редко достававшую его по осени, лечил сладкими ментоловыми конфетками. И – проходило! Завещание – это ведь почти привет с того света!

Он ее, жену свою, даже не упомянул. Даже на память о себе не пожелал ничего оставить. Все – Вике. Вика, конечно же, Валерии дочь, не чужой тетки, но – обидно. Осталась Валерии Георгиевне только ее трешка и салон красоты. Да вот еще Вика выделила матери на бедность однокомнатную квартирешку. Салон уже давно дохода не приносил, за десять лет обретя только конкурентов и долги. Валерия Георгиевна рассчитывала только на деньги, скопившееся на счету от сдачи квартиры. За вычетом оплаты услуг посредника. А это не так уж много, учитывая, что пожить – то еще хочется. Остается только Вику к совести призвать.

Она последний раз бросила взгляд на светящиеся окна и пошла дальше в сторону дома, где сейчас жила ее дочь. Совсем рядом, на соседней улице.

Дверь ей открыла Зинаида. По – бабьи всплеснув руками и испуганно попятившись назад. Ее здесь не ждали. Валерия Георгиевна вдруг отчетливо поняла, что вторгается в давно устоявшуюся жизнь людей, которые когда – то считались для нее самыми близкими. Она вдруг ощутила запах своего неухоженного тела, запах камерной нищеты и плохо отмытой дорожной грязи. Она почувствовала себя чужой даже для Зинаиды, хотя и писавшей ей все это время короткие редкие письма, но не сумевшей даже скрыть растерянность.

– Здравствуй, Зина, – Валерия Георгиевна все же переступила негостеприимный порог.

– Валерия! Заходи, – неопределенно махнула рукой Зинаида то ли в сторону длинного коридора, то ли в сторону кухни, из которой доносились манящие своей сытостью запахи.

– Вика дома?

– Нет, они с Иваном у ее подруги. Я одна. То есть, с детьми. То есть, с твоими внуками, – Зинаида потерялась совсем.

Вот внуков своих Валерия Георгиевна видеть была не готова. Маленькие белокурые головки с фотографии, присланной Зинаидой втайне от Вики, не выходили у нее из головы все время, пока она тряслась на полке поезда. Но, объявиться бабушкой перед ними она не смела.

– Ты мне дай адрес той квартиры, которую мне приобрела моя добрая дочь, – попросила она с сарказмом в голосе, – И ключ.

– Да – да, конечно. Вот. Это в Промышленном районе, – Зинаида вынула из ящика комода ключ и карточку с адресом.

«Подготовилась. Все, что мне предназначено – тут же, в коридоре. Это, чтобы я в барские покои не лезла, что ли?» – подумала Валерия Георгиевна со злостью.

– Спасибо. Еще увидимся, – процедила она сквозь зубы, выходя из квартиры.

«Вот ее-то как раз и не хватало Вике. Со всей накопленной за десять лет злобой. Ко всем неприятностям еще и возвращение мамочки!» – Зинаида не испытывала к бывшей подруге никаких чувств. Ни жалости, ни сочувствия. Все умерло. В тот день, когда та выстрелила в единственного любимого ею, Зинаидой, мужчину.

Борин даже представить боялся, что было бы с Дашкой, если бы она потеряла Леньку. Или Стасю. Хотя нет, неудачно он как – то подумал: его жена уже теряла сына. Тогда она была ему еще не жена…

Он смотрел на Софью Гурскую и от ее ледяного спокойствия у него по телу разливался холод. Он видел, что и другим: ее подругам и Ивану Луневу, мужу одной из подруг, тоже не по себе. Все смотрели на Софью, ровным голосом говорившую о высшем суде, расплате за содеянное и справедливости возмездия. И молчали.

Он пришел к Гурским в надежде, что Софья уже хоть немного, но пришла в себя. Он надеялся, что Лунев еще не сказал ей, что ее муж погиб. И, тогда, можно рассчитывать хоть на какую – то беседу. А теперь стоял и слушал ее горестный монолог.

– Я хочу только одного, чтобы она вернула мне сына, – повторяла Софья уже в сотый раз, – Найдите мне ее, только не наказывайте. Она столько страдала по моей вине…