Алексей Слаповский - Хроника № 13 (сборник)

Она выходит.

Женщины стоят и смотрят на коробку.

ТЕТЯ КОТЯ. Телевизор неплохо бы…

Она делает шаг к коробке, но останавливается.

Женщины стоят и смотрят на коробку.

Занавес.

рассказ

Лукьянов лежал на раскладушке под старой яблоней и дремал. Надо бы полоть, поливать, вскапывать: дачный участок, доставшийся от родителей, хоть и крохотный, но требует ухода. Однако Лукьянов слишком устал за неделю. Вот подремлет на свежем воздухе, а потом можно что-нибудь и сделать.

И он уже почти заснул, когда что-то услышал. Шаги, шорох.

Открыл глаза и увидел мальчика лет десяти. Вернее, пацана.

Если бы его спросили, в чем разница, он затруднился бы ответить. Встречаешь на улице человека детского возраста, ничего не знаешь о нем, просто заглянешь мимоходом в глаза, охватишь впечатлением походку и повадку и подумаешь: мальчик. А другой вроде точно такой же, но чувствуется в нем нечто особенное, почему-то сразу же мысленно говоришь себе о нем: нет, это не просто мальчик, это пацан, причем пацан реальный и конкретный.

Так вот, забравшийся в сад с известной целью мальчик был несомненным пацаном.

Он цепко осматривался, не замечая неподвижного Лукьянова, потому что глядел по верхам, выбирая, что схватить. А выбор был небогатый: вишня уже отошла, груши не дозрели, да и яблоки все зимних сортов, уже большие, но еще зеленые. Уходить с пустыми руками пацан не хотел, поэтому начал срывать яблоки и складывать их в объемистую сумку. По ней было ясно, что воровство не обычное детское, для приключения, а деловитое, коммерческое. Вполне в духе времени.

Лукьянов тоже не ангел, лазал в детстве с друзьями по садам, но скорее за компанию, ради азарта и опасности. И ни разу не поймали. Может, и плохо, что не поймали, задним числом рассуждал Лукьянов, безнаказанное преступление, пусть и небольшое, породило череду других тайных не очень хороших поступков, которые, увы, случались в его жизни. А вот если бы получил он сразу же крепкий урок, может, остерегся бы и прожил жизнь иначе, лучше, ведь, как известно, наши грехи на наши головы в итоге и валятся.

И вообще безнаказанность – самая ужасная черта нашей современности: все делают, что хотят, и никому ничего за это не бывает.

Примерно так размышлял Лукьянов, наблюдая за пацаном и ленясь встать. В нем напрочь отсутствовало чувство собственности, по крайней мере такое, что побуждает некоторых за свое добришко перегрызть другому человеку горло, зато всегда жило напряженное чувство гражданской ответственности. Оно-то и заставило Лукьянова действовать.

Он тенью поднялся, не скрипнув раскладушкой, не задев веток, бесшумно сделал несколько шагов, пригибаясь, и коршуном напал из кустов, ловко ухватил пацана за руку, тут же вывернув ее за спину, будто только этим в жизни и занимался, на самом деле у него был первый такой опыт.

Пацан же был, видимо, опытный, сразу понял, что к чему, не вскрикнул, не испугался, мрачно сопел и смотрел в сторону.

– Что будем делать? – иронично, почти дружелюбно спросил Лукьянов.

– Отпусти, урод! – огрызнулся пацан.

Вот она, разница поколений! Помнится, Лукьянов с друзьями наблюдал из засады, как схватили их главаря и командира Миху, так тот сразу же запищал:

– Отпустите, пожалуйста, я нечаянно, у меня бабушка болеет, я ей малинки хотел нарвать!

Врал, конечно, залез он не за малинкой (ее воровать неудобно: на месте много не съешь, а с собой в карманах не унесешь – пачкается), да и бабушка Михи была не только не больна, а вполне здорова и частенько доказывала это Михе по затылку своей доброй, но веской рукой.

Но поведение Михи свидетельствовало по крайней мере о том, что он понимал, что поступил нехорошо, схватили его за дело, дома ему попадет, надо выкрутиться.

И, между прочим, его отпустили. И даже малинки дали.

В голосе же пацана не слышалось никакой вины, наоборот, он так это сказал, будто виноват Лукьянов. Не раскаяние, а злобу и досаду, вот что чувствуют все наши преступники, когда их хватают с поличным, социально обобщил в уме Лукьянов, держа пацана и думая, что делать дальше.

– Ты откуда? – спросил он. – С какой дачи?

– А тебе какая разница?

– Не тебе, а вам. Такая, что мы сейчас пойдем к твоим родителям, и мне придется все им рассказать.

– Ага, пойдем. Побежим, – хмыкнул пацан.

– Конечно, – твердо сказал Лукьянов, уязвленный откровенным неуважением пацана. – Так где твоя дача?

– В Караганде! – ответил пацан.

На самом деле ответил гораздо грубее, Лукьянова аж всего нравственно перекосило: он и от взрослых терпеть не мог мата, а от детей и подавно.

– Ладно, – сказал Лукьянов. – Придется ходить по всем дачам, кто-нибудь да узнает.

– Ни с каких я не дач, а с Мигуново, – сказал пацан.

Это было село километрах в двух от дачного поселка. С одной стороны странно, что пацан признался, с другой, простой расчет: взрослый дядька вряд ли захочет тащиться в такую даль по такой жаре. Надо признать, малолетний человек уже неплохо разбирался в жизни.

Но не знал он Лукьянова! Если уж тот пойдет на принцип, то до конца. Или, как минимум, до предела возможностей, обусловленных рамками реальных обстоятельств.

– Что ж, пойдем! – сказал Лукьянов.

Он поднял сумку с десятком яблок и повел пацана из сада.

Прошли дачной улицей, вышли на асфальтовую дорогу.

Высокому Лукьянову было неудобно держать руку пацана, он находился в полусогнутом положении, сумка тоже отягощала, болталась, Лукьянов повесил ее на плечо, но она постоянно соскальзывала.

Как только вышли за дачи, пацан рванулся, хотел дать деру, но Лукьянов был настороже, зафиксировал руку жестко, заведя ее еще дальше за спину.

Пацан взвыл:

– Больно, блин!

– А ты не дергайся. И не ругайся.

– Чё те надо вообще? Ну дал бы по шее, и все!

– По шее, думаю, тебе и так не раз давали. Я хочу, чтобы твои родители знали, чем ты занимаешься.

– Придурок!

Кстати, подумал Лукьянов, а вдруг родители знают? Вдруг это очень бедные люди, каких немало в наше время, им не на что жить, вот они и посылают ребенка воровать яблоки, чтобы потом продать их проезжающим горожанам? Пусть выручка будет рублей сто или двести, но для кого-то и это – деньги.

Значит, придется и родителям объяснить, что к чему. Никакая бедность воровства не оправдывает. Лукьянов сам не миллионер, однако чужого в жизни не возьмет, даже если будет умирать с голоду.

Тут Лукьянов споткнулся о собственную мысль, задавшись вопросом: действительно ли он, умирая с голоду, не будет способен украсть, например, кусок хлеба? Но тут же решил, что вопрос этот отвлеченный, теоретический, не надо все запутывать и усложнять.