Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)

– Бокс! Ивлев, не трусь! – оскалил лошадиные желтые зубы Гена.

Кеша буквально прыгнул на меня, поджав ноги и яростно молотя кулаками. Я не успел отойти и он врезался в меня, отскочил, как мячик и снова прыгнул. Попал мне в лицо. Стало обидно. И его следующий прыжок я встретил выставленной вперед рукой. Кеша наткнулся на нее грудью, раскрылся, и я добавил вполсилы в ухо. Этим бой и закончился. Кеша спросил, как это я его вычислил, а зрители закричали:

– Браво, Батон! Ты прямо Рокки!

Все это ужасно надоело. Было противно от понимания, что мы тут бьем друг другу морды по прихоти человека, которому на нас, в общем-то, плевать, и он просто так развлекается. И, будь тут девочки, он бы учил их лазить по канату, или висеть на турнике. Но девочек нет и он придумал себе забаву из нас.

Все разбились на кучки, обсуждали бои прошедшие и давали советы на будущие. Всем было интересно. А кому не было интересно, тот делал вид, что ему интересно.

Второй бой я проиграл. Через полминуты обмена ударами с Пашей Панченко я был выведен из строя попаданием кулака в горло. Паша метил в подбородок, но я успел отклониться назад. И он ударил, куда смог дотянуться – прямо в кадык.

Появилось ощущение, будто я проглотил теннисный мяч. На глаза навернулись слезы. Дышалось с трудом.

– Скис профессор, – прокомментировал Гена.

– Извини, Батон, я не так хотел, – сказал Паша, ловя мой взгляд.

– Ничего, – сказал я, скинул перчатки и отошел в сторону, за спины одноклассников.

Изо всех сил старался не держаться за горло и выражать лицом интерес к происходящему.

– Сюрприз! – ответил Гена на наши вопросительные взгляды, – Приз для победителя – один раунд со мной!

Гена отошел в сторонку, к своему столу, сиротливо стоящему в углу зала, и вернулся с боксерским шлемом. Паша посмотрел на протянутый ему облезлый коричневый шлем из кожзаменителя, взял его и надел, раздраженно подергал ремешки-регуляторы. Он выглядел мрачным и усталым. Но при этом он сжимал зубы и водил челюстью из стороны в сторону, чтобы получался скрип. Это было признаком решимости победить.

Гена шлем не надел. Он, улыбаясь, натянул мокрые от нашего пота перчатки и встал в картинную боксерскую стойку, сильно вытянув вперед левую руку. Паша стоял чуть ссутулившись, с кулаками у лица, глядя вперед исподлобья. Гена игриво скакнул в сторону, сделал уклон с движением вперед и двинул Пашу в челюсть. Паша немного отклонил голову, чтобы удар соскользнул, встретил физрука коротким тычком под дых и тут же воткнул правый снизу. Седая голова учителя мотнулась и запрокинулась, колени стукнули об пол.

Гена не сразу понял, что произошло, и несколько секунд полз на четвереньках вперед, опустив голову.

– Геннадий Викторович, не забодайте! – весело крикнул кто-то за моей спиной.

– Хорошо ты меня! – наигранно восторгался Геннадий Викторович в раздевалке, возле молча одевающегося Паши. – Нечего старому к молодым лезть!

Он потирал ушибленные места – живот и челюсть.

– Ты, Паша, чем занимаешься?

– У-шу. – отвечал Паша сумрачно и несколько стыдливо, будто занимался вышиванием крестиком, а сейчас врал.

– Так, ведь, у-шу – это гимнастика! – удивлялся Гена.

– Гимнастика, – отвечал Паша.

– И что, там драться учат? – снова удивлялся Гена.

Можете смеяться, но я регулярно стал ходить к Надьке. Как только у меня появлялся новый фильм, а происходило это почти каждый день, я едва дожидался вечера. Потом одевался, совал в карман куртки кассету, и будто бы шел гулять с собакой.

Надька жила через дом от меня. Нужно было пересечь три двора и подняться по ступенькам подъезда. Я всегда шел очень торопливо, почти бежал. А перед дверью ее квартиры – номер один, на первом этаже – останавливался. Мне казалось, что мое сердце слишком колотится от быстрой ходьбы, и дыхание неровное. И пытался успокоить дыхание. Я нервничал и от этого дышал все сильнее и глубже, пока не начинала кружиться голова. Потом я посылал все к черту и нажимал кнопку звонка.

Слышались легкие быстрые шаги. Дверь, в красной клеенчатой обивке, открывалась. И за ней всегда оказывалась Надька.

Дома она ходила в ослепительно коротких платьицах всех оттенков синего цвета. И мое неровное дыхание, при взгляде на ее голые ноги, просто останавливалось. И я стоял и смотрел, понимая, что все равно ничего сказать не могу. В этом не было никакой похоти или вожделения. Было каждый раз чувство удивления и неверия своим глазам. Как будто видимое существовало не для меня. Не просто так – пассивно – не для меня. А совершенно точно и намеренно – не для меня. Я чувствовал себя вором.

– Привет, – говорила она, улыбаясь весело и чуть ехидно.

Повисало молчание. Вернее, я повисал в этом молчании. Потому что она прекрасно понимала, зачем молчит.

– Привет, – говорил я, – У тебя посмотреть что-нибудь есть?

– Есть. – говорила она с легким вздохом и уходила вдаль, сверкая ногами.

Потом возвращалась с одной или несколькими кассетами. Молча, и все так же улыбаясь, протягивала их мне. Я отдавал ей свою. Я всегда приносил ей хорошие фильмы, которые трудно было достать. А она всегда давала какую-нибудь заезженную малобюджетную комедию или идиотский боевик. Не знаю, делала она это специально или в их семье действительно смотрели такое. Она не стеснялась предлагать мне одни и те же фильмы несколько раз подряд, говоря:

– Ну, ты это уже видел… а больше ничего нет…

А я отвечал с выражением идиотской заинтересованности:

– А я еще раз возьму. Вот… – и тыкал пальцем не глядя.

– Импотент. Ты уже два раза брал.

Слегка опешив, и не веря своим ушам, я всматривался в ее смеющееся лицо и видел в нем, кажется, удивление. Потом догадывался опустить взгляд. И брал у нее из рук кассету с дешевой и глупой комедией «Импотент». Брал в третий раз. И, понимая, какую чушь несу, объяснял, что очень уж кино смешное.

И снова повисало молчание. Она стояла в дверном проеме, улыбалась, показывая ровные белые зубки. И в синем взгляде светилась насмешка и, кажется, ожидание.

И я первый говорил:

– Пока.

На крыльце меня ждала поскуливающая от нетерпения Вега. Она подскакивала и, смешно приседая на задние лапы, принималась виться вокруг меня. Ей было весело оттого, что я с ней. А я ощущал себя жалким комбинатором. Который, вроде бы, все сделал, как и собирался, но ничего не получил. Как, впрочем, и планировал.