Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)

Они каждый раз покупали слишком много мороженого, и пару брикетов эскимо приходилось съедать мне, чтобы оно не растаяло. Поэтому у меня тоже были проблемы с животом. А в последние сутки пути у меня, вдобавок, началась морская болезнь – от постоянной вагонной качки. Я позеленел, и меня тошнило.

Что еще запомнилось из той поездки – в вагоне-ресторане хорошо и недорого кормили, а по приезде в Одессу, мы проснулись от холода. В майской Одессе было удивительно холодно. Так что меня, в футболке и легких брючках, слегка потряхивало.

Дом отдыха располагался в имении неких графов Вишневских. Что стало с графами, никто не уточнял, но имение существовало почти в прежнем виде, если не считать пары свежевыстроенных панельных семиэтажек посреди прелестного графского парка. Совсем рядом был пляж с белым песком, на который накатывали холодные стеклянно-зеленые волны.

В Одессе я купил себе первые в жизни солнцезащитные очки и считал почему-то, что они очень идут мне. Да, и от солнца они не спасали.

Этот весенне-летний месяц запомнился мне как очень спокойный, но не веселый. В доме отдыха было мало детей. И все, что мне оставалось – ходить по вечерам в видеозал на просмотр боевиков и фантастики, и давить муравьев на старом графском балконе при помощи зеленой металлической модельки Москвича-411. Я представлял муравьев жертвами автокатастроф и кричал им, чтобы они уходили с проезжей части балкона, по которой несся на них, пущенный моей рукою, зеленый автомобильчик.

К тому же у меня обнаружилась аллергия на пыльцу белой акации. Акацией были засажены все уголки парка. Я стойко мучился от конъюнктивита, и чтобы по утрам открывать слипшиеся веки мне требовалась помощь мамы.

Потом случилось землетрясение, от которого в городе не пострадал ни один человек, но ходили страшные слухи. И то ли под впечатлением от землетрясения, то ли от постоянных экскурсий по одесским церквям и монастырям, на мою маму и нашу соседку по комнате, бодренькую ленинградскую старушку, нашли апокалиптические настроения. В очередной золотисто-свечковой церковке был приобретен экземпляр Евангелия, в приятно-розовой мягкой обложке. И вечерами комната погружалась в отблески Последней Битвы.

Я не помню точно, почему они начали чтение именно с Апокалипсиса, да еще сразу с тринадцатой главы. Кажется, это было связано с каким-то впечатлившим наши советские души мистическим фильмом, производства США, показанным в видеозале. Или с какой-то статейкой в газете. В общем, читали они вслух, по очереди, иногда задавая друг другу вопросы по поводу прочитанного. Через несколько вечеров мама и бабушка Нина сошлись во мнении, что ничего не понимают, и книжку отложили.

Я тоже ничего не понял, но мне запомнились цифра 666, неудержимые бледные, огненные и угольно-черные кони под неистовыми седоками, потоки воды, густой как кровь, и ангелы, безличные и бездушные. В общем, было это похоже на страшный и одновременно занудный, вследствие своей непонятности, мультик, каких много проплывало в то время перед глазами советских детей.

Стоит лишь добавить, что у мамы так и осталось впечатление от Евангелия, как от абсолютно непонятной, но магической книги, которую нужно ценить, но не нужно читать. С тех пор мама еще не раз покупала Евангелия и Библии, но не прочла из них ни страницы.

Я рос очень подавленным. Когда я ходил по улицам, я всегда смотрел себе под ноги, и меня пробирал озноб от равнодушных взглядов прохожих. Не знаю – почему. В наших детских и подростковых играх, когда все должны были играть сами за себя, все вдруг объединялись и начинали играть против меня. Радостно и азартно. Им почему-то очень хотелось победить именно меня. А я делал вид, будто мне все равно, и продолжал играть, хотя, конечно, чаще всего проигрывал.

Я постоянно чувствовал, как во мне растет и беспокойно шевелится непонятная сила. Иногда она ощущалась, как вихрь, смерч, воющий в моей груди, огонь, горящий внутри, не жгущий, но истомляющий неутолимым жаром, как неудержимое желание сделать что-нибудь… но я не знал – что. Из всего, что я делал, ничто не приносило удовлетворения и не давало выхода этой силе. И я просто стискивал зубы и позволял ей копиться во мне. Потому что знал, что однажды сила потечет медово-светящейся лавой в мои руки, и мир будет мяться под пальцами, как старая бумага, будет таять, как лед в кулаке, и превращаться в холодную живую воду.

Думаю, началом этого стало время, когда принялись сбываться желания.

Машка была моим первым желанием. Я попросил Бога дать мне ее. Тогда я еще не был с ней знаком. Мне шел двадцать второй год, я жил один и не знал женщин. Я просто и честно сказал Ему: «Господи, дай мне женщину, которую я буду любить, и которая будет любить меня. Пусть она будет не умной и не красавицей, лишь бы любила, лишь бы стала мне родной. И пусть у нее будет большая грудь, и пусть ей очень нравится секс, потому что это важно».

Но я допустил ошибку. Я не верил в любовь и просил любви. Я считал, что любви не существует, и весь мой мир покоился основанием на этой истине. Поэтому когда появилась Машка, я уподобился человеку, построившему дом свой на песке. Первая же волна Машкиной любви обрушила стены моих крепостей, и я утонул в ее море.

Она тоже не верила в любовь. И я, со своим неловким новорожденным чувством, оказался для нее таким же разрушителем. Мы не верили друг другу и не верили друг в друга.

И вместо того, чтобы спасать друг друга, мы пытались расстаться, не понимая, что уже неразделимы. И однажды, когда боль стала непереносима, я понял, откуда она взялась в моей жизни. Она была именно такой, какую я просил. Мне все было дано в точности по моему слову.

Однажды я был крещен. Это было летом. Я точно запомнил то странное стечение обстоятельств, которое привело меня к храмовой купели. Началось все с Рагимова и ботанического сада. Я пришел к Рагимову. Он как-то вяло, и не первый год, уговаривал меня покреститься. А я искал работу. У меня не было никакой специальности, зато была Машка, которую надо было кормить, кот, которого тоже надо было кормить, и старенький дом, который надо было как-то содержать. Я только-только выписался из больницы, где пережил пустяковую операцию на колене и клиническую смерть от ошибки анестезиолога. (Было совсем не похоже на все эти описания с туннелями и полетами под потолком операционной. Скорее напоминало перезагрузку компьютера. Но это не важно. В той смерти я не встретил Бога – только мягкую черную тишину.)

Поиски работы я начал с того, что обратился к Рагимову. Он был руководителем литературной студии, которую я посещал в течение учебного года. А чем он занимался летом – я не знаю. Подозреваю, что ничем. Стихи писал. Он нашел мне работу удивительно быстро – за пару дней. Косить траву в ботаническом саду.

Читать дальше