Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)

– Давайте выпьем еще, – скромно предложил мужчина.

– Давайте, – сказал я.

По мере опустошения бутылок тосты становились все длиннее. Начинались они на самые разные темы, а заканчивались все той же картонной импровизацией «Я и Астафьев». Теперь писатель-деревенщик пил в воображаемом прошлом водку с мужиками и учил пацанов ловить царь-рыб. Я представил его в детстве, в нечистой рубахе, на голом берегу свинцового Енисея, закидывающего удочки вместе с парочкой щуплых детишек, со следами потомственного алкоголизма на лицах. На их детские плечи явственно давил асфальт и чугунные завитки новой набережной.

– Я не понимаю, за что им дали по тысяче долларов! – возмущался, стоя посреди амбара грушевидный деятель местного искусства. Все на него смотрели. От него веяло администрацией, обжорством и ленью. В руке он держал рюмку водки и поднимал ее к потолку, – Мне никогда ничего не давали! Я свои деньги зарабатываю! Я всю жизнь в театре. А что они сделали? Может, они что-то написали? И им за это тысячу долларов? За что?

– Да, ладно тебе, – говорили ему из-за столов, – Они молодые, им надо.

– Пусть работать идут! – говорил он.

Потом закончил чем-то вроде «Я и Астафьев», выпил и сел кушать. Кушал хорошо.

Я к тому времени уже наелся, захмелел от водки и поглядывал на дверь – хотел на воздух.

– Как я понимаю, речь идет о вручении литературной премии, – вежливо интересовался у меня предприниматель с успешной бородкой, – А когда же ее будут вручать?

– Уже вручили, – говорил я, – Еще утром.

– А что, лауреатов сюда не привезли? – он удивлялся, изящно отводя в сторону руку с вилкой.

В своей мягкой светло-коричневой замшевой куртке, с чистым взглядом и интеллигентским выговором он выглядел почти иностранцем.

– А вот мы с ним – лауреаты, – говорил я и показывал на Ивана.

– О! – он радовался по-детски и даже немного краснел, – Давайте выпьем, ребята! Я так рад за вас. Ни разу не пил с писателями.

– А где наши лауреаты?! Пусть они чего-нибудь скажут! Где они?! – вспомнили про нас и остальные.

Первым встал Иван. Тряхнув поэтской головой и запрокинув ее, он прочел стихотворение про берег Енисея, со словами «сам не знаю, на кой эта ширь». Ему привычно похлопали.

Я не знал, что им сказать. У меня в голове молчаливо сидел Астафьев и смотрел в пол от усталости или смущения. И мне было стыдно перед ним за весь этот хрустящий спонсорский аттракцион, за центральное отопление и благоустроенный туалет в амбаре, за тюремные прожектора и пустой свинарник, за асфальт набережной и памятниковую бронзу, за его друзей и за его музей. И поэтому я прочитал ему вслух маленькое стихотворение про мою родину, где можно встать на земле, и глядя перед собой, видеть только небо и землю. Землю и небо, в которых не живут спонсоры.

В стихотворении было всего четыре строчки. И, честно говоря, народ не успел сообразить, что к чему. К концу четвертой строки они только перестали жевать. Спросили:

– Это всё?

– Да, – сказал я.

Мне привычно похлопали.

После меня долгую вдохновенную речь толкала третья лауреатка. Я не слушал. Ел бруснику с сахаром. Жалко было, что брусника переморожена. Из нее исчезла эта чудесная северная мягкость, бархат вкуса.

Вы можете спросить: а почему тебе не было стыдно за премию в кармане? А я отвечу:

– А потому что без денег я не могу жить. А без асфальта в Овсянке, спонсоров и декоративных усадьб – могу, хочу и буду. И чтобы уважать человека, мне достаточно знать, что он тоже жил без всего этого.

Снаружи, под енисейским небом, дело шло уже к вечеру. Во дворе было пусто, только два мужика в фуфайках и шапках-пидорках рубили дрова на полупаркетном настиле. Я подошел к ним, поздоровался. Они ответили вежливо и отстраненно, как незнакомому начальству.

– А чо, мужики, – спросил я, придав голосу гопницкие интонации, – Вы читали книжки Астафьева?

Мужики радостно осклабились в мою сторону щербатыми никотиновыми ртами. Признали своего.

– А хрен ли нам его книжки читать! – сказал один, с сединой на черных висках, – Мы с ним водку пили.

– Ну, и как он? – спросил я, тоже лыбясь.

– Да, нормально, – отвечал все тот же, собирая в охапку дрова – Иногда сам за бухлом бегал.

– А тебе как? – спросил я другого, молодого и рыжего.

– Я с ним не пил, – отстраненно улыбнулся молодой, – Я не местный. Это он пил, он местный.

– Местный… – сказал я, – А у Астафьева, правда, такая усадьба была?

– Да, ну! – махнул рукой в верхонке местный, – Так богато тут никто не жил. А они не богаче других были. Это щас понастроили… Бухать приезжают. Офицанточки тут у них… Живому ему чо-то таких домов не строил никто.

– А чо с дровами будете делать? – спросил я.

Уже темнело и включили прожектора. Они вспыхнули резким карцерным светом, отрезали астафьевский двор от сумерек и вечерней зари над рекой.

Из амбара вышла покурить лысая пузатая фигура. Это был известный фантаст-юморист Успенский. Я видел его еще, когда получал премию «Дебют» в Москве. Помню, он сильно выделялся на фоне рафинированных членов жюри растянутыми трениками, красным лицом и мятой футболкой, из-под которой торчало круглое пузо. Для меня тогда это было удивительно. Мне нравились его книжки, и я представлял его себе таким худым, злым, энергичным, человеком-ядовитой-осой. А он оказался алкогольным колобком с серыми глазками. Допился до сердечного приступа или чего-то в этом роде. Не смог присутствовать на вручении Силаеву премии, потому что после приступа и откачки врачами «скорой», продолжил пить у себя в номере.

В данный момент Успенский был в завязке и пил на банкете только брусничный морс. Стоял, курил, щурясь на прожекторы. К нему вышла его жена, пожилая редакторша местной газеты, слегка экстравагантного вида. Так выглядят после сорока женщины, не желающие ни стареть, ни молодиться. Когда я проходил мимо, она вдруг окликнула меня:

– Слушай, – сказала она, держа сигарету на отлете, – Мне понравилось твое стихотворение. Правда, я не поняла, про что оно. Слишком короткое. Но в нем было это – чувство поэзии. Такое редко встречается даже у поэтов.

– Спасибо, – сказал я.

– Ты когда собираешься в Москву? – спросила она.

– Я не собираюсь в Москву, – сказал я.

Она опустила сигарету и округлила удивленно глаза.

– Тебе обязательно надо в Москву. – заговорила она торопливо и даже забыла курить, сигарета тлела в ее пальцах, – Нельзя, чтобы ты просто пропал. Я много раз видела, как пропадают талантливые люди. Если останешься, это тебе гарантировано. Тем более, в твоем Кемерове.

– А что я буду делать в Москве? – спросил я, – Что у меня там будет, чего нет в Кемерове?