Вячеслав Харченко - Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов

Поэтому ее все не любили. Ее только риелторы любили. Они приходили в ее утлое жилище и, понимая, что наследников нету, предлагали различные варианты опекунства и дарения, на что Анфисия Петровна гнала их взашей и грозилась подать в милицию: «Я еще вас всех переживу».

Но в один грустный день все риелторы района сбежались в наш дом. Они столпились в дверях квартиры Анфисии Петровны и наблюдали, как кошки и коты, выгнув спины и выпустив когти, не подпускали к кровати Анфисии никого, и только бригада усыпляльщиков кошек смогла провести врачей, но было уже поздно.

Максимка писал стихи, но они всегда у него получались заурядными и не вызывали у окружающих никакого интереса и сочувствия. Сверстники-литераторы просто считали его графоманом, не беря на выступления и не сажая в президиум, хотя он туда очень хотел попасть и даже один раз с применением силы пролез, из-за чего пришлось спешно менять программу.

Понимая, что литературная карьера проходит стороной, он устроился при одном цехе поэтов на должность секретаря по изничтожению нечестивцев, в чем и преуспел, получив повышение по службе и заняв пост редактора местной газеты.

На поприще редактора он прославился тем, что, исходя из положений литературоведения, смотрел не столько на новаторские течения в современной поэзии, сколько на ее соответствие смыслу и формам, внедряемым владельцами издания.

Это принесло столь плодотворный успех, что его стали приглашать на форумы поэтов-газовиков, поэтов-бульдозеристов и поэтов – сотрудников тайных агентств.

На пятнадцатый год Максимку сделали главным редактором журнала «По ком звонит колокол» и позвали в президиум конгресса «Стихотворцы, чувствующие свое призвание».

Мечты сбываются.

Нам с женой пришла новогодняя открытка, и мы сначала немного перепугались, потому что уже лет пять открыток не получаем. Обычно нам звонят, шлют эсэмэски, электронные письма, пишут постинги в Живом Журнале или просто забивают.

Мы долго ее разглядывали, щупали бумагу, рассматривали на свет и нюхали, а потом подумали, как хорошо, что еще остались такие люди.

Один мой приятель взял новую фамилию и стал Борисоглебским. Я долго у него спрашивал, зачем он это сделал, но Володька не признавался, а только хитро косился и ковырялся в своих курчавых волосах.

Потом мы с ним сидели в баре, которым он владел, и пили пиво, а он с важным видом объяснял: «Пойми, Славка, кто я был раньше? Тюфтяев. А теперь я о-го-го! Одна визитка чего стоит. Показал с такой фамилией партнеру – и вот тебе поставка по льготному курсу. А мог стать и Шереметевым, и Воронцовым, и Проскуриным. Дал денег – вот тебе родословная на листочке. И все с подписями, с печатями. Мы же в России, а Россия – демократическая страна».

Денису тяжело давалась жизнь художника. Сначала он закончил Суриковку и, полюбив храмы, стал иконописцем, но быстро это занятие ему наскучило, потому что на иконах много не заработаешь. Это просто кажется со стороны, что можно, а на самом деле – нет, конкуренция большая.

Тогда Денис пошел на Арбат продавать собственные картины, но этот бизнес быстро прогорел, так как имя было нераскрученное, «откат» велик. Придут и заберут что-нибудь, а ты сиди по ночам и рисуй.

Хотя вторая попытка оказалось неудачной, она научила Дениса спокойнее относится к Уголовному кодексу, и он стал подделывать шедевры, чтобы потом их продавать как антиквариат. Два года Денис катался как в сыр в масле, но на третий год их компанию накрыли, и он убежал в Питер, все бросив на произвол судьбы. В Северной столице Денис три года сидел в подвале, занимаясь фотографией, а потом встретил посла Великобритании в России, которому показал свои снимки.

Посол пришел в восторг и назначил выставку работ Дениса в посольстве с перспективой на кругосветное турне. Денис побрился, помылся, собрался и взбодрился.

В день открытия выставки к послу стали съезжаться видные российские и иностранные гости. Со всеми посол знакомил Дениса, все обещали содействие и продвижение, некоторые тут же доставали деньги и засовывали Денису в карманы. Денис блаженствовал.

До сих пор непонятно, что с ним произошло на фуршете, но Денис зачем-то поднял тост за свободу Северной Ирландии, и больше Провидение ему шансов достичь успеха на ниве художественного творчества не предоставляло.

Николай, владелец десяти палаток, часто подходил ко мне во дворе, брался за пуговицу пальто, пристально смотрел в глаза и говорил:

– Понимаешь, Слав, какая мистика. Когда я сплю с женой, представляю любовницу, а когда ворочаюсь с любовницей, воображаю жену.

– Парадокс, – немного подумав, отвечал я, и Николай отпускал мою пуговицу и понуро брел к машине, оставляя след на свежем белом снегу.

Я долго глядел ему вслед и думал о грустных загадках Вселенной.

Иван Степанович сильно запил, и ему никто не мог помочь: ни родственники, ни врачи, ни общественность. Жена прятала бутылки, соседи не давали денег в долг, а взрослые дети подолгу и угрюмо причитали. Но Иван Степанович крепился и каждый день выпивал вечером после работы по одной бутылке водки, а в выходной день по две, а потом шел на пруды и громко кричал в небо, чтобы все в квартале слышали. Когда ему надоедало, он возвращался спать. Степаныч в принципе никого не трогал, так как пил в одиночку (прежние собутыльники боялись крика).

Однажды я выловил его на лестничной площадке и спросил, почему он пьет. После пристального разглядывания я получил ответ, что все мужики в роду Степаныча жили до пятидесяти лет. Дед Никифор сгинул в тридцать седьмом на Беломорканале, прадед Митрофан погиб на Пулковских высотах в Гражданскую, двоюродный брат не достроил БАМа. А ему уже пятьдесят восемь, и значит, он пережил свою смерть на восемь лет.

От этого трансцендентального ужаса я задумался, воткнул бычок сигареты в стену и сказал, что он еще не нянчил внуков. Ведь дети уже взрослые, а потомства нет.

После этого разговора Иван Степанович пить не бросил, но теперь со мной не здороваются его дети. Наверное, достал он их до самой печенки.

Когда у меня творческий кризис, я звоню психиатру и начинаю кричать в трубку:

– Посмотрите, посмотрите. Вы дали мне таблетки, и они меня успокоили, но я же творец, мне нужны эмоции, мне нужны взрывы, мне нужны нервные припадки!

– Ничего подобного, – кричит мне на той стороне психиатр – хоть вы и творец, но взрывы и припадки вам ни к чему!