Александр Покровский - Пропадино. История одного путешествия

В этот момент я снова оказался в объятиях Гонобия Гонимовича. И как только, когда только исчезла из рук моих эта шалунья – ума не приложу. Я так и остался с раскрытыми объятьями, в которые сейчас же и втиснулся Гнобий Гонимович, – мы даже сделали с ним пару кругов от оторопения, после чего он вытащил меня из танцующего круга со словами:

– Вы должны его увидеть!

– Кого?

– Кубышку Крадо Крадовича!

– Но кто это?

– Как? Вы не знаете Кубышку? А разве в Первопрестольной о нем неведомо?

– О нем…

– О нем!

– Кажется…

– Это же наш главнейший финансист! Голова от денег и деньги от головы! А вот, кстати, и он!

Передо мной сейчас же возник местами упитанный, но чаще худощавый мужчина. Нетерпение было написано на его лице. Нетерпение и благость, на носу его помещались очки – словно бы они там были с рождения, на руке – часы с бриллиантами, кои, между прочим, он тихонько прятал. От меня это движение не укрылось.

– Сергей Петрович, дорогой! – воскликнул он, ломая и прижимая руки к груди.

– Я… – вырвалось из меня.

– Нет, я! Как я рад! Как я рад! Нет! Не рад! Я просто счастлив видеть вас. Не помните ли вы меня?

От нежной пахло восхитительными цветами, и свежестью просто обдавало, обдавало и еще раз обдавало, и еще, и еще раз, что ни шаг – то свежесть.

– Я… – вырвалось из меня еще раз с таким отчаянием, будто бы и никогда не вырывалось до того.

– Конечно же, – подхватил сам себя мой собеседник, легонько сжал и тут же отпустил, – скромные служащие вашего департамента могут ли запомнить других верных, но скромных?

– Но…

– Понимаю! – глаза его являли собой живейшее участие, неясную мне мольбу и снова участие. – Не время сейчас о делах наших скорбных, но убежит ли кто своей судьбы, судьбинушки! Поверите ли, сперло, сперло в зобу от радости.

– Однако…

– Понимаю, понимаю, бал, но после бала, – тут он позволил себе прикрыть глазки, подхихикнуть и осклабиться, – после бала надо бы нам побезобразничать с цифрами.

– Помилуйте…

– Конечно! Это я вольность сказал. И в мыслях не было! Поверьте! И в мыслях!

И я сейчас же оказался снова в объятьях нежной дивы – до сих пор не понимаю, куда все пропадали и сейчас же возникали, просто сумасшествие какое-то. От нежной пахло восхитительными цветами, и свежестью просто обдавало, обдавало и еще раз обдавало, и еще, и еще раз, что ни шаг – то свежесть.

– Вы – бука! – сказала она мне, капризно скривив свой восхитительный ротик.

– Я?

– Вы, вы, вы, и нечего отпираться! Почему вы до сих пор меня не замечали? Почему? Как вы осмелились!

– Я…

– Послушайте, как бьется мое сердце!

Сейчас же моя рука оказалась в области ее груди.

– Ну? – спросила она строго.

– Что? – я стал пунцовым, как обварившийся рак.

– Бьется?

Я смог только судорожно кивнуть, так я был занят. Я был занят мыслью о ней.

– Куда? – спросил я какую-то глупость.

И вдруг вокруг меня потемнело, наступила мгла удивительной плотности. В ней то и дело различались фигуры, а затем она стала редеть, развеиваться, вернулись танцы, вот только мне стало казаться, что вокруг меня танцуют какие-то мертвецы, упыри и вампиры, свиньи, вдруг вставшие на задние лапы. Они хрюкали, лязгали зубами, чавкали, пыхтели и жеманились. Ближайшая свинья что-то нашептывала мне на ухо, обещая неземные удовольствия, а потом очередь настала вампира. Он рассуждал об устройстве школ и клялся мне в том, что совершенно бескорыстно любит детей. А потом на меня насели лохматые вурдалаки – их была целая куча, от них жутко пахло, просто несло – тлен, гниль, перебродившее пивное сусло. А после этого настала очередь упыря, и он доказывал мне, что существует большая разница между упырями, вампирами и вурдалаками. Вскоре же меня перехватил оборотень. Он несколько минут просил меня не бояться и поведать всю историю моей теперешней жизни, намекая на то, что ему ведомо и мое будущее. Потом он передал меня вепрю – тот рассуждал о клыках.

Несколько маленьких ведьм кружили вокруг в надежде меня перехватить, а когда им это удалось, они с хохотом стаи голодных гиен умчали меня в конец залы – там я попал в объятья к гоблину, тот просил не забывать об инвестициях, передавая меня старому троллю – этот рассказывал об инновациях и ссудах. Печальный грифон размышлял вслух об ипотеке, а гарпии – о культурном наследии. Сирены обещали хранить традиции, химеры – уклад и утварь.

После моль превратилась в крысеныша, который начал рассказывать о будущем России – оно, в его представлении, было прекрасно. Совы ухали…

Прилетел белый аист, сел на паркет рядом со мной и заговорил о борьбе с коррупцией. Его оттеснила выдра, рассуждавшая о речном и земельном кодексе. Бобры пробились ко мне и повели речь о сохранении лесов, а двухголовый питон шепелявил и рассуждал о своих спортивных достижениях в плавании и лазанье по деревьям. Попугай рассказывал мне о национализме, но его перебила крыса – ту интересовал нацизм. А потом прилетела огромная моль, села на шерстяной платок к одной злой колдунье и отложила там яйца.

После моль превратилась в крысеныша, который начал рассказывать о будущем России – оно, в его представлении, было прекрасно. Совы ухали, перепела собирались в стаи, а вороны рассуждали об экономическом климате – он мешал им выращивать птенцов. Гекконов интересовали особенности транспортировки газа, а саламандра рассуждала о дефиците бюджета. В середине зала ковали чем-то тяжелым, а марабу интересовали цены на сбор урожая, и при этом он надеялся сдвинуть инфляционный потолок. Пара микробов занималась нанотехнологиями прямо посреди танцующих. Их можно было разглядеть в лупу, любезно предоставленную мне бородатым червем. Слизень сообщил, что цены выросли, и уполз, оставляя след. Какая-то клыкастая тварь подхватила меня под руку, устремившись под потолок. Там она расположила меня на люстре, сама уселась рядом и начала говорить о налогах, оттоке капитала и несовершенстве лесного кодекса.

Вскоре меня на бреющем сняла с люстры большая скопа. Та усадила меня на пол и спросила, не хочу ли я обложить налогом необложенное. В тот самый момент все разом пропали, а на полу зала закружились вальсирующие пары – все снова были люди – я боялся даже пошевелиться, потому что мне показалось, что шевельнись я, и у них немедленно отрастет хвост и по паркету застучат копыта. В этот момент возник дополнительный свет, сияние восхитительное, почти солнечное – его лучи пронзали тут и там – и чей-то голос возвестил: