Дмитрий Поляков (Катин) - Скользящие в рай (сборник)

Это как правила игры, в которую мне не играть. Но исполнять их, считается, я обязан.

Все шло так, как должно было быть. Моя персона никого особенно не занимала. Не занимала она и меня. Выброшенный вдруг, случайно, я больше не интересовался этим миром, и даже то, что нарождалось во мне самом медленно и неуклонно, подобно далекой волне, не вызывало до поры у меня никакого любопытства. Это не смелость, просто такое состояние.

Я смотрел на лица прохожих, такие разные лица, добрые, озабоченные, спокойные, веселые. Равнодушные. Но в них ничего не зрело . Вернее, этого, разумеется, я знать не мог, но в них не зрело ровным счетом ничего, что имело хотя бы косвенное отношение ко мне. Я больше не был одним из них. Цепь не лопнула, голуби не вспорхнули. Странно, как быстро меня забыли. А вот во мне зрело нечто, отдаленно напоминающее слово очищение . Или зыбкое представление об очищении . Может, в самом трусливом, может, в самом печальном своем виде. Не знаю.

И все же…

В момент, когда меня начало одолевать смутное волнение – не за будущее свое, а за рассудок, – появился Никодим. Человек с таким вычурным именем и выглядел оригинально. Старик не старик, а довольно бодренький такой тип в приталенной рубашке с красными попугаями, распираемой твердым, запущенным пузом, так что спереди край рубашки далеко отставал от ширинки, зато сзади туго обтягивал тощий зад, и в светлой шляпе, из-под которой в разные стороны вились жидкие сивые кудри. Я сидел на бульваре с бутылкой пива. Никодим спешил мимо нетвердой походкой старого алкоголика, вскачку – в его представлении он, видимо, бежал. Пройдя несколько метров, он встал и повернулся ко мне.

– А я тебя знаю, – сказал он.

Я улыбнулся и пожал плечами.

– Слушай, друг, дай-ка оставлю я это у тебя. – И он сунул мне свернутый целлофановый пакет. – За мной погоня.

Не успел я слова сказать, его след простыл. Я просидел еще с полчаса – никто, кроме женщины с коляской, в направлении беглеца не проследовал. Включив воображение, можно было подумать, что он спасается от алиментов, но, впрочем, это выглядело уж слишком неправдоподобно.

Никодим оказался соседом Раисы, правда, я так и не понял, где же он жил. Поздно вечером в дверь постучали – не позвонили, а именно постучали. Раисы не было дома. Я открыл дверь. Передо мной во всей своей красе стоял владелец свертка. Из кармана выглядывало горлышко бутылки. Я взял с тумбочки пакет и молча протянул его незваному гостю.

– У тебя черный хлеб есть? – спросил он.

– Есть.

– Отрежь два куска. Это сало.

– И что?

– Будем есть.

– Что ж, за салом была погоня? – полюбопытствовал я.

– Не, то старые терки. У цыгана, как говорится, коня увел. Там дел на миллион, только не задалось чего-то. Не на того поставили. Меня нюх никогда не подводил, и на тебе! А сало так, драпать мешало. Давай его жрать. За знакомство.

– Ну, давай.

– А ты что ж это, так в сверток и не заглянул?

– Нет.

– Чудак! А если бомба?

Мы натрескались сала с водкой на ночь, и он ушел, взяв с меня слово, что дня через два мы провернем одно выгодное дельце. О каком дельце болела его голова, мне по сей день неведомо.

Никодима одолевали жгучие страсти. Его постоянно кто-то преследовал, он все время скрывался, но мне не довелось увидеть ни одного врага – только много слышал про них от него самого. Он был одержим планами быстрого обогащения, большинство из которых относилось к разного рода тотализаторам. Причем, как он уверял, зарабатывал он не столько на ставках, сколько на тонком прогнозировании и, как я понимаю, торговле этими своими прогнозами, если кому такое добро было надобно. Судя по всему, больших доходов это занятие ему пока не приносило. Хотя телефон и звонил иногда, и разговоры велись заговорщически.

Он появлялся всегда неожиданно, не всегда вовремя и пропадал надолго.

Он был балагур.

Я не сказал Раисе, что потерял жилье. Не сказал по двум причинам. Во-первых, это обстоятельство не привносило ничего свежего в наши с ней отношения, а его обнародование могло привести к непредсказуемым последствиям. А во-вторых, не хотелось задумываться о будущем, которое исчезало, как высыхающий источник в засуху, прямо на глазах. Из последних сил старался я не задумываться. Окажись на улице, куда бы я подался? Как бы то ни было, но я уже начинал понимать того таджика. Во всяком случае, время от времени мне приходилось грузить ящики в продуктовом магазине и таскать диваны в мебельном. За это платили сущие копейки благодаря приехавшим на заработки южанам, готовым жить впроголодь, тесно прижимаясь друг к другу.

– Почему бы тебе не пойти работать? – спрашивала Раиса.

– Почему бы мне не перестать жить?

– Я могу устроить тебя барменом.

– Это такие, которые в белых френчах?

– Это официанты, болван.

– Я разве что-нибудь у тебя прошу?

Как-то темной ночью по приевшейся уже традиции в обнимку с нею заявился очередной кавалер, возможно охранник, в камуфляже и тельняшке. Оба были крепко навеселе. Он то и дело поводил плечами, словно в любую секунду готовился дать отпор. Я вышел к ним, как старый пердун-муженек, сонный, в халате, с голыми ногами. Охранник нахмурился:

– Мужэ-эк, дай кисть, мана.

Он пожал мне руку чуть ли не с благодарностью, пока Раиса хихикала в прихожей, с такой, знаете, мужской растроганностью. Его поразила высота наших с ней отношений.

– Ну ты, мужэ-эк, даешь, мана. Райку все уважают. Молоток ты, мужэ-эк. Нам, мужэ-эк, еще побазарить надо будет.

Потом они удалились в спальню, а я, как это бывало не раз, остался предоставленный собственной решимости убираться восвояси либо закрыть на все глаза и ложиться спать на диване. Пока эта дилемма колотила мне в темечко, дверь в спальню отворилась и на пороге появился Райкин гость в чем мать родила, но в тельняшке.

– Слушай сюда, мужэ-эк. Будь боевым товарищем, дайка пивка в холодильнике. А то горло высохло, мана, на хрен.

И это «мужэ-эк», и это «мана», и эта свисающая из-под тельника гроздь гениталий – все это ни с того ни с сего произвело на меня ошеломительное впечатление. Я сказал: «Сичас» – и двинул в кухню. Гость зевнул и скрылся в спальне. Я взял в холодильнике бутылку «Жигулевского» и пошел к ним. Они уже расположились под одеялом, причем Раиса, похоже, задремала.

– Принес? – спросил охранник. – Ставь там, на табурэте.

– Ага, – кивнул я, шагнул к ним и с маху хватил бутылкой о спинку кровати, держа ее за горлышко.

Оба подскочили на месте. Что-то во мне полыхнуло. И в ту же секунду я распластался на Райкином кавалере, прижав к его горлу зажатый в трясущейся руке криво торчащий осколок стекла.

– Пива нет, мужэ-эк, кончилось, – прошипел я. – Может, кровью прополоскать, мана?