Дмитрий Поляков (Катин) - Скользящие в рай (сборник)

Внезапно обломился забитый людьми козырек перед входом в какое-то учреждение, и гора из бетона и человеческой плоти рухнула в текущую под нею массу, превратив все, что было внизу, в кровоточащую рану. Толпа мгновенно смыла эту рану собой, не останавливаясь ни на мгновение. Охваченная ужасом и ненавистью, она слепо рвалась куда-то вперед, сгорая от ужаса и жажды мести.

Полковник Книга полулежал в кресле, пьяный вдрызг, и, отирая со лба пот, пялился в телевизор. Политтехнолога он вышвырнул, залепив ему напоследок крепкую затрещину. Если бы он мог понимать, к чему ведет эта Ходынка, чем она завершится, какими жертвами, он ощутил бы себя Феликсом. Если каким-то мудрым приказом или, наоборот, непослушанием какой-то высшей команде он мог бы остановить это безликое чудовище, пожирающее у него на глазах человеческие жизни сотнями, он бы протрезвел и сделал это, даже если потом ему пришлось выпрыгнуть из окна. Но он не знал таких приказов; больше того, вот уже час никто не давал ему вообще никаких указаний. Пьяный полковник растянулся в кресле и обессиленно плакал пьяными слезами.

В воздух были подняты все вертолеты ГАИ и зачем-то два боевых Ми-8, оснащенных к тому же ПТУРами: возможно, их попросту не подумали снять впопыхах. Динамики давали только одну команду: наблюдать и ждать.

– Чего ждать-то? – проорал усатый майор-штурман, мучимый похмельем.

– А хрен его знает, – отвечал пилот, тоже майор, но постарше возрастом. – Чего они нас-то сорвали, не понимаю? Гаишников им мало!

– Глянь, Сергеич, снайперы на крышах.

– Вижу.

– По ком стрелять будут, гады?

– По ком будут, не наше дело! Главное, чтоб не по нам.

– А мы по кому?

Сергеич отмахнулся и повел вертолет на новый круг.

Плотные милицейские кордоны с грохотом выстроились по главным магистралям, поскольку взять в кольцо бушующую толпу не представлялось возможным. Самое странное, что приказа по отсечению криминальных групп от массы протестантов никто не отменял, и задыхающиеся от жары милиционеры испытывали некоторую растерянность при виде несущихся прямо на них растерзанных, ошалевших людей явно не той масти.

Словно обнаружив наконец врага, за которым безуспешно велась охота, толпа с яростью голодного хищника кидалась на них. Большинство заградительных кордонов было смято в первые минуты. Никто – и в первую очередь сами милиционеры – не ожидал, что оружие может быть укомплектовано не холостыми, а боевыми патронами: обещаны были исключительно холостые. Началась рыхлая стрельба, сперва в воздух, потом по людям. Толпа взревела раненым зверем. Кто-то ринулся в подворотни, кто-то рухнул на асфальт, но основная часть под натиском все прибывающих масс девятым валом обрушилась на стрелявших, смяла их под себя и понеслась дальше, навстречу прибывающим грузовикам с подразделениями внутренних войск.

– Ты глянь, что они делают! – заорал штурман, приникнув к иллюминатору. – Ты только глянь! Снайперы на крышах! Глянь, по людям шмалят! По своим бьют, суки! Как волков, отстреливают!

– Заткнись, Леха! Наше дело – крутись! Приказ слышишь?! Заткнись!

– Приказ слышу, – сказал штурман и выпрямился. – Слышу приказ.

– Дурак, – не унимался пилот, – там теперь не поможешь! Там теперь баня кровавая! И кого в эту баню занесло, живым не выберется! Чего тебе, а? Какого рожна, пьяная твоя рожа? Черт меня дернул тебя с бодуна на борт взять! У тебя же мозги не варят!

– Варят, Сергеич, очень даже варят! – неожиданно спокойно ответил штурман. – Вчера майор пехотный глотку себе перерезал. В гостинице, возле части. Наши его выносили. Домой ехал. Ребята говорят – без копья денег. А у него на Северах – пара мальцов, жена безработная. Вот он бритвой себя… Не выдержал такой несправедливости! Слыхал?

– Чего тебе этот майор? Ну, слыхал! Ты что, его родственник?

– Ага, вроде того, – сказал штурман и хлебнул из плоской фляжки. – Я русский офицер, как он! И сижу в такой же жопе! У меня тоже – сын и жена! И мне им тоже в глаза смотреть стыдно! Я офицер – а чего я могу? Только пить или пулю в лоб? Там, – он треснул кулаком по стеклу, – там теперь не поможешь, это ты верно заметил, Сергеич! Там за нас гражданские пузо рвут, пока мы с тобой вокруг них крутимся!

– Прекрати истерику! – завопил Сергеич, тонко учуяв неладное. – Прекрати, пьяный дурак! Ты чего удумал, а? Откуда водка, мать твою? Я тебя, Леха, знаю! Мне ведь тоже жалко – и майора этого, и внизу этих! И денег тоже нет, и жилья! Но приказ – крутиться! Приказ! Пока керосин не выйдет! Крутиться – и баста! Чем мы поможем им, а? Ну чем, пьяная твоя морда?!

Ми-8ТВ, бортовой номер 17, завис над комплексом министерских зданий, осаждаемых обезумевшей толпой, которая с упорством носорога рвалась внутрь, невзирая на редкую пальбу из окон. И разбежались бы, да в такой давке уже не могли. Увидев в небе военный вертолет, многие решили, что власти ввели в конфликт армию, и пошла безобразная паника.

– А я покажу тебе, Сергеич, чем! – пьяно проорал штурман и положил ладонь на рычаг управления. – Я тебе сейчас покажу! – Большим пальцем он откинул крышку на рычаге. – Не все же нам горло резать да в сортирах на портупеях вешаться!

– Стой, дура!! – дернулся было пилот, но штурман отпихнул его локтем и вдавил кнопку пуска.

Именно в это время президент закончил свое обращение к нации словами: «…поэтому все, для кого свято процветание нашей Родины, должны знать: только единство государственной власти и народа способно вернуть порядок на наши улицы и надежду в наши сердца. Мы не позволим обнаглевшему криминалу диктовать условия стране. Для этого у нас есть милиция и армия, верные своему долгу, присяге и президенту».

Аэровокзал, казалось, разбух и трещал по швам от небывалого наплыва людей, желающих немедленно вылететь из страны, он производил впечатление налетевшего на айсберг «Титаника». Машину пришлось оставить за пределами стоянки и буквально пробиваться к входу: благо Глеб взял с собой лишь небольшую сумку через плечо, а вещи Лизы были доставлены на борт частного самолета накануне. Они прошли мимо телевизионной группы, берущей интервью у известного режиссера, который с видом человека, обманутого в лучших надеждах, информировал население о своем отъезде как об акте крайнего разочарования и страха за судьбу своего таланта и семьи. «Я не могу работать среди рабов», – с горькой улыбкой резюмировал он и покатил чемодан по направлению своей лос-анджелесской виллы.