Леонид Нузброх - Посредник

Как и следовало ожидать, Ирина забеременела. Илья был на седьмом небе: он просто светился от счастья. Уж на этот раз он точно станет отцом!

Ирина решила поехать в Иерусалим. Илье не очень понравилась эта затея: лучше осталась бы дома.

– Не тревожься, любимый. Я скоро вернусь, – улыбнулась Ирина, находясь уже в дверях.

Но она не вернулась.

Когда Илье позвонили из оперативного центра и сообщили, что был совершён теракт и Ирина погибла – он не поверил.

Этого не может быть! Это ошибка! Что значит – погибла?! Илья много раз слышал о терактах и о жертвах по радио, смотрел в новостях по телевизору.

Да! Случается. Ничего не поделаешь. Печально, но такова израильская реальность: происходят теракты, в них гибнут люди.

Но никогда, никогда даже в мыслях не приходило в голову, что когда-то это может произойти с близкими ему людьми. Он не верил – и всё! Этого не может быть! Не может! И только на опознании в морге, глядя в её лицо, Илья вдруг осознал реальность этого ужаса: нет Иришки… И вдруг, как удар молнии: «А ребёнок, Г-споди, ребёнок?!»…

Он был ещё слишком слаб, чтобы вынести такое. Перед Ильёй всё поплыло, подкосились ноги, и он потерял сознание…

Очнулся Илья в больнице. В вене – капельница, опутан какими-то проводами, датчиками… До боли знакомая картина… Оказалось, падая, он сильно ударился головой и три дня был без сознания.

Илья спросил об Ирине, но ему сказали, что её уже в Израиле нет. Родители решили забрать Ирину и похоронить там…

Выписали Илью быстро. В Израиле долго в больнице не держат.

Приехал домой, а дома – пусто. Её нет… Вдруг вспомнил что-то, оглянулся, а её – нет!.. Что-то захотел сказать, спросить, а не у кого – её нет! Её – нет! Нет! Нет! А на душе такой леденящий холод, что руки коченеют. И озноб… Г-споди! Ну почему, почему это так гнетёт?!

Уже давно наступила долгожданная израильская ночь.

Вечернюю духоту, пришедшую на смену дневной жаре, сменила ночная прохлада. В безоблачном небе ярко блестели звёзды, а там, куда ещё совсем недавно ушло спать уставшее солнце, там, на западе, окунувшись краем в Средиземное море, ярко светила медью огромная круглая луна. Морская поверхность была на редкость спокойна, как гладь озера, и по ней, от лунного диска и до самого песчаного берега, словно луч прожектора, протянулась длинная лунная дорожка.

Какое-то время мы шли молча. Я дал ему время придти в себя. Потом спросил:

– Когда это было? Давно?

– Давно. Очень давно.

– И что: с той поры ты – один? За все эти годы ты так и не встретил женщину, достойную занять её место?

Шмуэль вздохнул и грустно улыбнулся:

– Как бы тебе это объяснить… Сразу и не подберёшься… Понимаешь… Когда-то смерть отца заставила меня сразу повзрослеть. Тогда, за одну ночь, я превратился из беззаботного парня, увлечённого лишь чтением книг, девчонками и своей «Явой», – в мужчину. Я осознал в ту ночь, что теперь на мои, и только на мои плечи, как на плечи старшего мужчины нашей семьи, легла ответственность за её будущее. Смерть матери… Что тебе сказать… Говорят, что для женщины нет большего горя, чем смерть её ребёнка. А для мужчины – чем смерть его матери. В ту ужасную ночь, я снова превратился в безутешного, убитого горем ребёнка, потерявшего самое главное, самое бесценное в жизни – маму… Когда же я потерял Иришку… Внутри меня что-то оборвалось. В моей душе что-то умерло. Умерло навсегда. Сгорело.

– Ничего: Израиль – удивительная страна. Страна чудес. Один раз здесь уже изменилась круто твоя жизнь. Б-г даст, Израиль изменит её и во второй раз.

– Как-то один врач, уже здесь, в Израиле, сказал мне: «В Израиле медицина одна из лучших в мире. Может быть – самая лучшая в мире. Но превратить угли обратно в доски не могут даже здесь, в Израиле. Что сгорело – то сгорело. И у тебя нет другого выхода, кроме как научиться с этим жить».

Я недоуменно пожал плечами.

– Не думаю, что ты прав. Твои чувства можно понять, но согласись, за всё это время ты же мог хоть кого-то себе найти? Чтобы быть хоть с кем-нибудь вместе?

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.

Два важных правила запомни для начала:

Ты лучше голодай, чем, что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

А если серьёзно, то за эти годы я настолько привык быть один, что теперь, наверное, просто боюсь изменить свою жизнь. После всего, что мне довелось пережить, я не сомневаюсь: любые изменения в жизни – только к худшему. Уж лучше пусть будет так, как есть. Хотя… – он остановился и повернулся лицом к морю. – «Никогда не говори никогда»…

Кто привёл его в эту компанию, теперь уже не припомнить. Осталось только в памяти, что звали его Изя и приехал он в город к родственникам на летние каникулы из какого-то поселения под Цфатом. Ребятам был он сверстник, но из-за малого роста и щуплого телосложения выглядел на несколько лет младше. Поэтому, наверное, компании Изя пришёлся не ко двору. Злые шутки над ним порой переходили все границы и любой другой на его месте обязательно дал бы отпор, но Изя был тихим, робким, насмешки ребят сносил молча, лишь глядел грустными, слегка на выкате глазами на обидчика и виновато улыбался из-под большой вязаной кипы.

Так уж вышло, что с чьей-то лёгкой руки прозвище дали ему – Трус. Прозвище было обидным, и поначалу, произнося его, все ожидали резкой ответной реакции, но со временем оно стало привычным и так приклеилось к Изе, что он откликался на него, как на своё имя. Так бы и уехал он в конце лета домой, увозя с собой это нелестное прозвище. Но однажды…

Все дни ребята пропадали на озере. Многолюдное и шумное в выходные, всю трудовую неделю оно было пустынно. Лишь изредка приходили любители порыбачить, да и те удили не с песчаного пляжа, где грибки и раздевалки, а с водозабора, что у дамбы: там было глубже, да и клёв лучше. Ребятам же больше нравилась противоположная, мелководная часть озера, где не было пляжа и поэтому куда почти никто не забредал. Мальчишки ощущали себя там робинзонами, попавшими на необитаемый остров.

Озеро в этой части заросло камышом, но вдоль берега была достаточно широкая полоса прогретой на мелководье чистой воды. Ребята плавали, ныряли, догоняли друг друга и прятались в камышовых зарослях. Накупавшись вволю, ложились на бугристую поросшую травой землю и загорали. А проголодавшись садились в круг, выстилали газетами импровизированный стол и выкладывали на него взятую из дома еду. Еда была неприхотлива, но им, проголодавшимся мальчишкам, она казалась такой изысканной и вкусной, источала такие запахи, что они набрасывались на неё, как саранча.