Виталий Орехов - Демиургия (сборник)

Господа, все, что вы решите, что мы вместе решим, войдет в анналы истории. Мы должны сделать верный выбор. И мы его сделаем. Я верю в это. Потому что верю в себя, в нас и в Россию! «– патетически закончил Харитонов.

Зал зарукоплескал. Послышалось даже несколько «Bravo», Харитонов был воодушевлен. «Мальцев и Самойлов, – подумал про себя Меньшиков, – не пожалели об их выборе». Что до него самого, то он тоже несколько раз ударил аплодисментами в ладони, на том и покончил. Поразительно, но даже Канибацкий захлопал, что, конечно, заметил Алексашкин. В голове у него пронеслась мысль «Ничего, это ничего. Пусть они послушают мою речь. Неужели они не видят, ах, неужели, действительно, они не видят?..». Харитонов был воодушевлен. Как никак, а половину представителей противоположной стороны он заставил перейти на свою сторону. Конечно, ему хотелось бы, чтобы его сторона приняла верх единогласно, но он понимал, что Алексашкин есть Алексашкин и с этаким уродом уже ничего не поделаешь. Реальность есть реальность.

На кафедру опять взошел председатель. Он тоже, видимо, был впечатлен речью Харитонова. Но предстояла еще речь дворянина Алексашкина, и он объявил:

– Слово предоставляется предводителю дворян Гродненской Губернии Алексашкину Тимофею Федоровичу, —председатель опустил в анонсе чин оратора.

Алексашкин взял слово. В отличие от своего оппонента он говорил отнюдь не спокойно, а как-то даже нервно. Патетики в его словах почти не было, однако на крик, как и его коллега, он периодически также срывался. Все время говорил как-то отрывисто, но не запинаясь, а как будто моментально перед тем как произнести, продумывал каждое слово. Он понимал, что из присутствующих в зале сторонников реформы меньшинство, а, возможно, он один, поэтому говорить старался максимально выразительно, так, чтобы каждое его слово нашло отклик в мозгу каждого здесь сидящего.

«Аминь, – начал он чрезвычайно медленно и довольно неожиданно, чем сразу же привлек внимание слушающих. – Господа, у нас после слов за упокой полагается говорить «аминь». У нас люди хоронят идеи с большим реализмом и, должен заметить господину Харитонову, с большими почестями. – Тут он взял и неожиданно вышел из-за кафедры, так, что бы он весь был виден, говорил он, активно жестикулируя. – Что мы тут слышали? Мы слышали молитву за упокой, молитву о прошлом. Я понимаю, как трудно расстаться с некоторыми идеями, порою даже труднее, чем расстаться с людьми, – взгляд на Канибацкого, – но это всегда надо сделать, если мы не хотим оказаться в царстве мертвых. Почему так многим моим друзьям так сложно расставаться с прошлым? Почему так многим из вас трудно смириться с мыслью, что мир меняется и что оставаться при своем в нашем, стремительно, я подчеркиваю это слово, стремительно меняющемся мире противоестественно и даже опасно? Почему? Я оставляю этот вопрос без ответа, потому что сам его не знаю. Казалось бы, такая простая мысль следовать прогрессу – не насильно его продвигать, не двигать вперед против течения, а двигаться вместе с ним.

Давайте вспомним, с чего началась нынешняя эпоха. Сейчас модно, по прошествии некоторого времени называть ее красивыми словами «Эпохой великих реформ». В конце пятидесятых годов то и дело, в различных губерниях вспыхивали крестьянские восстания. Крестьяне хотели одного – воли, подумайте, насколько эта воля ценная вещь, если ради нее идут на верную смерть. Но начались реформы, главнейшей из которых была крестьянская. И что же, получили ли мужики, как их обозвал мой уважаемый оппонент, получил ли они свободу? Вопрос относительный и пускай остается на нашей совести – условия и обстоятельства реформы мы все прекрасно знаем. Теперь у меня к вам вопрос, сколько процентов земли принадлежит дворянам? Вы ведь не знаете, а зря, такие цифры не плохо бы иметь в голове. 79 процентов земли принадлежат одному проценту населения, т. е. нам. 79 к 1 – неплохая статистика? Но пусть, пусть так… Мы не поэтому делу собрались.

Потом пришла земская реформа, хоть тут-то, слава тебе Господи, вы признаете ее плюсы, но что же все те же мужики? Они-то хоть что-нибудь, помимо жалкого представительства в земских собраниях получили? А временнообязанные? За чьи грехи им такая кара? Теперь наше благословенное правительство предлагает сделать маленькое послабление, малюсенькое, на ваших капиталах и землях которое, господа, оно отнюдь не скажется. Предлагается предоставить временнообязанным крестьянам несколько мест в собраниях, предлагается свободным (об уровне их свободы я уже говорил) сельским обывателем предоставить несколько мест в губернских думах. И вот, реформа уже названа варварской. А нонешний порядок так озаглавить, не хотите ли? На дворе 1880 год. Скажите, многие ли из ваших слуг, в большинстве своем бывших крестьян знают об этом? Я вас прошу не заключать сделок со своей совестью, а просто сделать так, как вам велит разум.

Последнее, что я вас попрошу – это оглянуться на запад. То есть, нет, я не так выразился. Посмотрите, пожалуйста, далеко вперед, на запад. Ни в Англии, ни во Франции, ни в Пруссии такого варварства уже нет. Опять это слово, но уж больно подходит оно к нашему состоянию, как это ни прискорбно. Правительство понимает, что еще немного, и над нами будут смеяться, как над людьми каменного века. Мы будем музеем пережитков старой Европы. Но хотим ли мы этого, хотим ли мы такой славы? Ужели не лучше вместе с цивилизованными народами мира шагать вперед, к прогрессу, к процветанию, к развитию? А что сделать проще – надо только, когда еще раз будет задан этот роковой, пусть роковой вопрос, в нужном месте поднять руку. И вы внесете свой вклад в развитие России, потому что не только господин Харитонов, но и вы в нее верите… Господа».

На этот зал рукоплескал стоя, конечно, не было слышно «браво» или «бис», но Алексашкин понимал, что он своей цели добился. Безусловно, далеко не все сейчас проголосуют за реформу, но всех-то никогда и не надо , и это он прекрасно понимал. «А умеет, шельма, говорить, да еще и порядочно убедителен», – подумал Меньшиков.

На кафедру, из-за которой так неожиданно вышел давеча Алексашкин, опять взошел председатель.

– Господа, мы прослушали оба мнения, и по уставу сейчас будет положено второе и окончательное голосование, результаты которого и будут зачтены присутствующими в собрании заседателями от Государственного Совета и Правительствующего Сената, – он выдохнул, – итак, господа предводители губернских дворянств, кто поддерживает прожект реформы, коею мы сегодня здесь обсуждали?

Некоторое время произошло замешательство. Хотя всем и понравилась речь Алексашкина, но все-таки дворяне замешкались. Алексашкин первым поднял руку. Он знал, что именно заинтересует дворянства:»… теперь наше благословенное правительство предлагает сделать маленькое послабление, малюсенькое, на ваших капиталах и землях которое, господа, оно отнюдь не скажется…» Подняв руку, он заставил себя не смотреть в зал, чтобы у дворян не было ощущения, что он их подзывает. Но вот руку поднял Канибацкий, вот Алексашкин краем глаза увидел, что и Безруков тянет свою худенькую ручонку, еще дворяне, спереди, непонятно, только, сколько их было за Алексашкиным.