Екатерина Сиванова - Исповедь мачехи

Но осознание понятого мне не принесло облегчения. Стало еще хуже. Я погружалась в вязкую трясину… И мне совсем, совсем было нечем дышать… Молоточки в голове тонули вместе со мной, и стук их сделался не только глухим, но и постоянным… Боже мой, как я виновата… Как я перед всеми виновата…

Мне очень хотелось вырваться из этого липкого болота. Мне так хотелось прежней чистоты, свободы, полета, любви… И чтобы все мои дети вместе. Мои дети…

Кто дал мне право считать Алю моим ребенком?

Зачем я столько лет была с ней самой собой, искренней и открытой? Чтобы, использовав, она меня все равно выкинула?

Но со мной так поступить невозможно… Я знаю, что поднимусь и пойду дальше. И детей, и мужа своего вытащу из этой боли…

Только Але уже не будет места рядом с нами… У нее другой путь. И выбрала она его сама.

«Каждый выбирает по себе…»

Но кто-то, кому я могла бы отдать кусочек своего сердца, кому нужна такая семья, как у нас, останется не согретым, останется сиротой…

Лишь потому, что я не смогу преодолеть страх перед разочарованием, перед неизбежной потерей того, кого полюблю всей душой. Никогда не могла представить, что именно Алевтина станет моим учителем в области «вновь приобретенных страхов»…

Шел сентябрь. День рождения Али я отмечала на съемочной площадке программы «Самый умный», в которой принимал участие Егор. Сын играл не первый раз, но я в студии оказалась впервые. Конечно, нервничала, но как же я была горда, как же была счастлива… Вечером, когда мы с Егором приехали домой, муж рассказал мне, как он «поздравил» Алевтину:

– Я позвонил ей и сказал, что желаю никогда не пережить той боли, которую она причинила моей семье…

Что я могла сказать? И я искренне желаю никогда никому не переживать такого разочарования и такой боли.

Мы жили. Я продолжала свой диалог с Алей.

То злилась на себя и свою «собеседницу» от невозможности расстаться, то, наоборот, радовалась, что пусть будет хоть такая связь, ведь не может Аля не чувствовать, как мы все тоскуем…

А потом вдруг останавливалась и задавала себе вопрос: «Что я за многие годы нашла в этом человеке такого, что не могу с ним расстаться, что так страдаю без него?»

У меня не находилось ответа. Я просто была привязана к Альке всей душой, просто любила ее без объяснений причин. Любила, потому что она была моим ребенком.

Хотя… Разве я вела бы себя так же, если бы со мной так поступила Маша? А разве Маша вообще может так поступать с людьми? Чтобы без объяснения причин… Решила, перешагнула, пошла дальше… Нет. Маша так не сможет. Я знаю. А Аля могла. Всегда могла, с самого детства, с того момента, когда я впервые увидела ее в смешной голубой шапке… И я тоже это знала. Но почему-то всегда думала, что меня ее эта «способность» не коснется никогда.

Она обращалась так с собственной матерью, с родной сестрой, с юношами, теперь и до нас с отцом очередь дошла.

Случались дни, когда я начинала радоваться тому, что Алевтина поступила со мной вразрез с моим представлением о принципиальности.

Вот если представить, что я оказалась на месте Али и приняла решение не общаться с очень близкими для меня людьми…

Во-первых, я бы конкретно обозначила причину.

А во-вторых, я ни на секунду не оставила бы в своем пользовании ничего из вещей, которые напоминали мне о тех, с кем я решила разорвать отношения…

Думая так, я отчаянно боялась, что однажды Аля позвонит отцу, попросит о встрече и выгрузит из машины все, что мы ей когда-то подарили или купили.

Ну ведь так? Отношения она с нами разорвала полностью, даже детей не пощадила. Так уходя – уходи.

Аля спала на наших подушках, укрывалась нашим одеялом, ела с наших тарелок, смотрела наш телевизор… Я бы лучше голая осталась, чем каждый день прикасаться к тому, что напоминает о ненавистных мне людях…

А Алевтина нас всех ненавидела. Хотя нет. Ненависть – сильное чувство. А этот человек на сильные чувства, пусть и негативные, оказался не способен.

Но когда я думала о такой стороне Алиной «непринципиальности», меня радовало то, что она прикасается к вещам, подаренными нами. Возможно, ложась ночью щекой на подушку, которую я дарила ей с пожеланиями сладких снов, она становится самой собой… И скучает по нам? И хочет вернуться? А какая Аля настоящая?.. Я, оказывается, этого не знала.

Когда я рассказала об этих мыслях мужу, он ответил: «Уверяю тебя, она даже об этом не думает! Ты отдавала? Ты покупала? Это тебе было так надо… Это у тебя было лишнее… И когда она смотрит на вещи, подаренные нами, она не думает о нас… Это твои изыски. У Али все проще…»

Как-то после уроков Маша пожаловалась на головную боль. Я привычным для себя способом – прикосновением губами ко лбу дочери – проверила температуру. Вроде бы все нормально.

– Давай не поедем на тренировку, – предложила я Машуне.

– Нет-нет, ты что?! – воскликнула она. – Поедем. Только мне надо с тобой поговорить.

– Так, – сокрушенно предположила я, – ты схватила первую в году двойку?

– Не-а, – рассмеялась Маша, – из-за этого у меня голова не болела бы… И потом, это даже замечательно: получить первую двойку.

– Ого! Это почему еще?

– А ты нас за первую двойку никогда ведь не ругаешь, а устраиваешь праздник первой двойки, забыла?

– Ну, Машка, ну ты у меня и хитрющая, – смеясь, сказала я.

– Так поговорить можем?

– Конечно, можем! Слушаю тебя.

– Понимаешь, мама, я думаю и думаю. Я понимаю, что мы не должны с тобой лишний раз разговаривать о… Ну, ты понимаешь, о ком я?

– Маш, давай без этого эзопова языка. Раз решили разговаривать, давай разговаривать прямо.

– Мам, я про Алю.

– Да я уж поняла. Только почему о ней лишний раз нельзя со мной разговаривать?

– Ну, мам, это же все равно что коня жечь раскаленным железом по ране.

– Теперь понятно. Спасибо… Это так замечательно, что вы все у меня такие чуткие. – я уже была готова расплакаться, но усилием воли держала себя в руках: мои дети и так измучены нынешним состоянием мамы.

– Так вот, я тут думала… Может быть, мне все-таки встретиться с Алей? Я даже придумала, как все устроить, – мечтательно начала Маша, глядя в окно машины. – Я позвоню ей, приглашу в кафе. Я уже придумала, в какое кафе. В то, что недалеко от нашей школы и Алиного офиса. Я приду к ней и скажу: «Как же так, Алька?..» Понимаешь, мама, мне надо только увидеть ее глаза. Я уверена, что когда Аля на меня посмотрит, она забудет все плохое. Мам, – вдруг оставив свои мечты, повернулась ко мне Маша, – а что же такого плохого мы все вместе сделали ей, что она нас бросила?

– Ох, Машка ты моя, Машка, – тяжело вздохнула я, – если бы мы знали…

– Я даже представить не могу, чтобы папа перестал общаться с бабушкой и дедушкой, а ты – с бабулей… Про деда-то уж я вообще молчу.