Николай Агафонов - Свет золотой луны (сборник)

– Товарищ маузер помог, – с самодовольством похлопал Крутов по своей кобуре, – кое-кому сунул его под нос, и дело в шляпе.

В просторной крестьянской горнице за столом, уставленным закусками, сидят Крутов и Коган. Комиссар молча ест курицу. Крутов полупрезрительно поглядывает на него и наливает себе из четверти полстакана самогона. Опрокинув в рот стопку, похрустев огурчиком, он равнодушно спрашивает:

– Попа с монашенком отпустим или в расход?

Коган тщательно обсосал куриную косточку и, отбросив ее в глиняную миску, не спеша вытер руки полотенцем.

– Этот случай нам на руку, – задумчиво, как бы не обращаясь ни к кому, произнес он вполголоса, – надо темные крестьянские массы от религиозного дурмана освобождать. Прикажи-ка привести попа, будем разъяснительную работу проводить, – сказал он, обращаясь уже конкретно к Крутову.

– Кравчук, – крикнул тот, не сходя с места, – веди сюда попа.

Дверь в избу приоткрылась, и заглянула вихрастая голова красноармейца:

– Щас, товарищ командир, тилько хвалыночку погодьте, приведу, гада.

В избу вталкивают отца Петра. Тот крестится на угол с образами и вопросительно глядит на Крутова. Коган, прищурив глаза, презрительно разглядывает священника. Петр снова крестится и переводит взгляд на Когана.

– Мы вас не молиться сюда позвали, – с ехидством замечает Коган, – а сообщить вам, что саботажников декрета советской власти о продразверстке мы расстреливаем на месте без суда и следствия.

– Господи, – испуганно сказал Петр, – да разве я саботажник? Степка – он по молодости, по глупости, а так никто и не помышлял против. Мы только Божью службу правим, ни во что не вмешиваемся.

– Оправдания нам ни к чему, – отваливаясь к стене, небрежно произнес Коган, – вы можете спасти себя только конкретным делом.

– Готов, готов искупить вину, – действительно с большой готовностью воскликнул Петр и растерянно улыбнулся.

– Вот-вот, искупите. Мы соберем сход, и вы и ваш молодой помощник пред всем народом откажетесь от веры в Бога и признаетесь людям в преднамеренном обмане, который вы совершали под нажимом царизма. Ну а теперь, мол, когда советская власть дала всем свободу, вы не намерены дальше обманывать народ. Словом, что-то в этом роде.

– Да как же так? Это невозможно, это немыслимо. – Отец Петр повернулся к Крутову, как бы ища у него поддержки и осуждения немыслимой просьбы.

– Вот вы идите и помыслите, через полчаса дадите ответ, – спокойно сказал комиссар Коган.

А Крутов пьяно расхохотался:

– Иди, поп, да думай быстрей! А то тебя комиссар шлепнет, и твою попадью, и вообще всех в расход.

При этих словах Коган неодобрительно посмотрел на Крутова и поморщился.

– Помилуйте, а их-то за что? – испуганно воскликнул отец Петр.

– Как это за что? А как ваших пособников, – наклоняясь вперед над столом, негромко, но отчетливо произнес Коган, глядя прямо в глаза Петру.

Тот с ужасом поглядел в колючие глаза комиссара и упавшим голосом произнес:

– Я согласен.

– А ваш юный помощник? – не унимался Коган.

– А, Степка. Он послушный, как я благословлю, так и будет.

В просторном дровянике сарая у поленницы дров стоял Степан и молился. Вскоре открылась дверь, и в нее втолкнули отца Петра. Степан оглянулся на него с вопросительным взглядом. Но отец Петр, ошарашенный и подавленный случившимся, даже не посмотрел на Степана, молча прошел, сел на большой чурбан и обхватил голову руками. Степан какое-то время смотрел на отца Петра, а потом отвернулся и вновь начал молиться.

«Господи, – думал отец Петр, – что же мне делать? Ведь Ты же сам говорил: кто отречется от Меня перед людьми, от того и Я отрекусь перед Отцом Моим Небесным. Но как же тогда апостол Петр? Ведь он тоже трижды отрекся от Тебя, а затем раскаялся. А если я, как уедут эти супостаты, покаюсь перед Тобою и народом? Что тогда? Ведь Ты милостивый, Ты простишь меня? А то как же я матушку одну с детишками оставлю? А ведь могут и их тоже… того. Нет, нет, я не имею права распоряжаться их жизнями. Да, вот именно не имею. Ты слышишь, Господи, вопль моей души? Нет, Ты не слышишь. Или я не слышу Тебя?»

В это время дверь в сарай открылась и, заглянув в нее, красноармеец Кравчук крикнул:

– А ну, контра, выходи оба.

Возле большой избы с высоким крыльцом толпился народ.

– Товарищи крестьяне! – громко вещал с крыльца избы Коган. – Сегодня вы протянули руку помощи голодающему пролетариату, а завтра пролетариат протянет руку трудовому крестьянству. Этот союз рабочих и крестьян не разрушить никаким проискам империализма, который опирается в своей борьбе со светлым будущим на невежество и религиозные предрассудки народных масс. Но советская власть намерена решительно покончить с религиозным дурманом, этим родом сивухи, отравляющим сознание трудящихся и закрывающим им дорогу к светлому царству коммунизма.

В это время Кравчук подвел к крыльцу отца Петра и Степана. Их тоже поставили на крыльцо позади комиссара. Коган, указывая на отца Петра, продолжал:

– Вот и ваш священник Петр Трегубов – человек свободомыслящий и потому более не желающий жить в разладе со своим разумом и совестью. А совесть и разум подсказывают ему, что Бога нет, а есть лишь эксплуататоры епископы во главе с главным контрреволюционером – патриархом Тихоном. Об этом он сейчас вам и сам скажет.

Мужики слушали оратора понурив головы, но услышав фразу, что «Бога нет», встрепенулись и с недоумением воззрились на оратора, а затем с интересом перевели взгляд на священника. Петр, подталкиваемый Коганом, выступил вперед и, не поднимая глаз, негромко проговорил:

– Простите меня, братья и сестры, Бога нет, и я больше не могу вас обманывать. – Потом он вдруг, подняв глаза, надрывно прокричал: – Не могу, вы понимаете, не могу.

Ропот возмущения прокатился по толпе. Вперед, отстраняя Петра, снова вышел Коган.

– Вы должны понять, товарищи, как трудно это признание досталось Петру Аркадьевичу, бывшему вашему священнику. Он мне сам признавался, что думал об этом уже давно, но не знал, как вы к этому отнесетесь.

– А чего там не знать, – крикнул кто-то из толпы, – так же, как и к Иуде!

Коган сделал вид, что не расслышал выкрика, и продолжил:

– Вот и молодой церковнослужитель Степан думает так же. И это закономерно, товарищи: им, молодым, жить при коммунизме, где нет места церковному ханжеству и религиозному невежеству.

При этих словах он подтолкнул побледневшего Степана вперед.

– Ну, молодой человек, скажите народу слово.

Отец Петр, как бы очнувшись, понял, что он не подготовил Степана, потому, подойдя к нему сбоку, шепнул:

– Степка, отрекайся, а то расстреляют. Ты еще молодой, потом на исповеди покаешься, я дам разрешительную.