Владимир Лидский - Избиение младенцев

На самом же деле Никита, обвинённый в шпионской и диверсионной деятельности, в организации преступной антисоветской группы счастливо избежал расстрела, получив двадцать пять лет лагерей. А Евгений по итогам этого дела благодаря своим умелым действиям в самом деле был награждён орденом Ленина и получил повышение по службе, но это не спасло его от беды, а только отодвинуло её на время.

Началось всё с того, что как-то на совещании офицерского состава в Спецучреждении он поймал на себе странный изучающий взгляд старшего специсполнителя Маузера. Потом Евгения дважды вызывали наверх и задавали тёмные вопросы, на которые он отвечал с большим трудом. Потом некто невидимый потянул за ниточку, ведущую к расстрелянному командарму Якиру, а от него за другую ниточку – к Фёдору Горобченко через благовещенское областное управление, и через городское, и через отделение милиции, где он служил рядовым милиционером. А уж оттуда ниточка протянулась к комбригу Котовскому, который вот уже тринадцать лет мирно спал в бирзульском мавзолее, а от комбрига – ещё дальше. Раскопки становились всё серьёзнее, копали всё глубже и вот докопались наконец до истинной фамилии Евгения и тут же объявили его немецким шпионом, – ещё бы, с такой фамилией прямой резон быть немецким шпионом, и вспомнили ему всё, – и кадетский корпус, и Великую войну, где он тоже, без сомнения, был немецким шпионом, и октябрьские бои в Москве. И в самом конце, когда казалось, что дальше уж совсем некуда, некто ушлый и въедливый прознал что-то про казну Реввоенсовета. Это и сгубило Евгения окончательно. Чтобы выпытать местонахождение сокровищ, к нему применили третью степень пристрастного допроса, после чего взвод красноармейцев расстреливал его во внутреннем дворе Спецучреждения. Но расстрел был фиктивный; так ничего и не добившись, ему впаяли двадцать пять и отправили на Колыму. Сначала он валил лес возле Нагаевской бухты; масштабное строительство там началось недавно и материалов требовалось с каждым днём всё больше, – потом за дерзость его этапировали на Сусуман, где так же как и другим страдальцам ему всучили ручные драги и поставили в ледяную сусуманскую воду мыть золотишко. Любая штрафная зона могла бы показаться раем в сравнении с прииском Мальдяк, куда его сунули, и где люди дохли как мухи, потому что работали здесь по девять часов, а отдыху и прокорму почти не получали. Кормили старателей тухлой похлёбкой и хлеба вдоволь не давали, при том что начальник приискового подсобного хозяйства Василий Четвертак ещё в прошлом году силами зека выстроил на огромной площади в некотором отдалении от жилых бараков колоссальное количество сараев для содержания зайцев, куниц, песцов, лис и свиней. Четвертак был конвойным и служил в Москве, а до начала своей конвойной карьеры, в 20-х, работал на уральской звероферме. По образованию он был зоотехником и, попав как-то с конвоем на Колыму, испросил разрешения по начальству и остался на прииске. Интересного дела для него здесь было немало, вдобавок ему хотелось спрятаться в этом медвежьем углу от катаклизмов эпохи, потому что происходил он из богатой раскулаченной крестьянской семьи, и колхозный пожар только задел его своим смертоносным крылом и слегка опалил, но не пожёг. Быстро обзаведясь нужными связями, стал он на Мальдяке необходимым человеком и начальником подсобного хозяйства, им же самим и организованного. В управлении выбил нужные для стройки материалы, разжился в Нагаево арматурой и высечкой, добыл даже гвозди и скобы, а зека под его началом натаскали с Сусумана гранитных валунов и наволокли с сопок лиственничных стволов. Забурлила стройка и через короткое время огромный животноводческий комплекс был готов. Свиней он завёз с материка, а зайцев, песцов и куниц с помощью капканов добыл на сопках. Начальство сначала крутило пальцами возле висков, но поскольку он не особо напрягал вышестоящих товарищей просьбами о помощи, а делал всё самостоятельно, разумеется, получив необходимые разрешения, стало со временем закрывать глаза на все его инициативы. Вдобавок Четвертак умел подмаслить; в свободное от службы время ходил за дальние сопки и добывал в тайге пушного зверя. Шкурки сначала выделывал сам, а потом сколотил из зеков скорняжную бригаду. Само собой, через короткое время всё начальство, включая высших чинов Управления, вместе с жёнами и любовницами щеголяло в отборных мехах местного производства. Поэтому его никто не трогал, а если и трогал, то лишь за те места, которые не доставляли беспокойства. Лишь однажды начальник прииска вызвал Четвертака к себе в кабинет и спросил, чем он собирается кормить всю эту ораву.

– Дык… чего ж? – в недоумении спросил Василий. – Вражонки-то народные, поди, кажный день дохнут… Мясца ихнего вдоволь же у нас…

Начальник потемнел лицом и отпустил Четвертака.

Последней инициативой сметливого зоотехника была просьба привезти с материка дробильную машину МДРМ-28, о которой он случайно узнал из служебных материалов Пятого Всесоюзного конгресса по спецмероприятиям, организационным разработкам и методам дознания. В тоненькой брошюрке среди прочих любопытных статеек прочитал он стенограмму выступления работника Центрального Спецучреждения товарища Маузера об утилизации человеческого материала масштабированных врагов и понял, что в его производстве технологии товарища Маузера – вещь незаменимая. Когда-то подглядел он, как приисковых жмуриков, складируемых в течение зимы за сопками, обгрызают вольные таёжные хищники, и пришла ему в голову новаторская мысль. Мерзлоту при минус пятидесяти долбить больно несподручно, даже и зекам это не под силу, вот и откладывали их захоронение до лета, покуда земличка маленько не оттает. Так чего ж добру-то пропадать? Быстро доложил Василий идею по начальству, получил разрешение и стал регулярно посылать к заледеневшим штабелям за сопками бригаду зеков с топорами.

В бригаду эту ставили доходяг или тех, кто начинал потихоньку доходить, не имея больше сил сражаться с проклятым золотом в ледяной воде Сусумана. Попал вскоре в неё и Евгений.

В последнее время он не выполнял норму, и ему назначили штрафную пайку сначала в четыреста грамм, а потом и в триста. Суставы на его ногах и на кистях рук разнесло страшным воспалением, он потерял почти все зубы и уже с трудом жевал тот жалкий хлеб, который получал. Цинга мучала его и пеллагра начала захватывать тело, рот кровоточил, глаза слезились.

Вот таким и увидел его Никита, прибывший на Мальдяк с очередным этапом. Узнать Евгения было немыслимо, но Никита узнал. Бригада четвертаковской обслуги тащилась с топорами к выходу из зоны, и Евгений несколько приотстал. Тяжело дыша, он сел прямо на ледяную землю и упёрся в неё руками в попытке отдохнуть. Никита подошёл к нему, стал вглядываться, потом присел на корточки и долго смотрел в его слезящиеся потухшие глаза.