Евгений Орел - Черно-белый Чернобыль

Sitting on the rainbow

Got the string around my finger

What a world!

What a life!

I’m in love… [3]

Я встретился глазами с Таней… с ТАНЕЙ!!!… и мы без слов поняли, что на Оболонь нам и сегодня – вместе… И не только на Оболонь… И не только сегодня…

В среду 30-го я опять в облфинуправление. С утра пораньше. Впрочем, это субъективно, а как для меня, так и девять утра это рань-преранняя. Всегда мечтал, чтобы до одиннадцати рабочий день даже не смел начинаться. Ну, не важно. Девять, так девять.

Пока на кухне допивал кофе, в прихожей на тумбочке заливался новостями «брехунець». И всё об одном: как на местах идёт Перестройка. К тому времени это хорошее, но уж больно заезженное, слово порой вызывало тошноту. Чуть ли не каждый чиновник или рабочий, едва дорвётся до эфира, начинает с того, что «мы поддерживаем перестройку», «одобряем политику партии и правительства» и прочая штампованная дребедень. В потоке «одобрямсов» как бы между делом прозвучало, что работы на ЧАЭС ведутся не то в штатном, не то в ином «правильном» режиме. Типа всё нормально, уровень радиации – в основном в пределах нормы. «В основном»? Ну и на том спасибо! Звучали также сравнения с естественным фоном. И, выходит, ситуация не так уж и плоха?… Хм… Ну так… Если всё в норме или около, то на кой ляд вывезли людей? И, опять же, когда это закончится?

На улице вроде ничего не изменилось. Внешне. У входа в метро бабульки торговали цветами. Пока торговали. Потом уже милиция начнёт их гонять, когда цветы попадут в разряд злостных разносчиков радиации. И всё же, на пути к метро я не мог не заметить двух отличий даже от вчерашнего дня. Первое – выражения лиц окружающих. Не у всех, правда, но появились черты обеспокоенности, напряжённости. А второе – слова «Чернобыль» и «радиация» слышались чаще, чем «доброе утро».

Официальное сообщение об аварии прозвучало обтекаемо и малопонятно. Приходилось вчитываться между строк. Мы давно привыкли, что СМИ нас попросту дурят. Особенно если дело касается чрезвычайных происшествий, катастроф, прочих событий, способных подорвать престиж советского государства в глазах добропорядочных граждан.

Как тут не вспомнить Куренёвскую трагедию 1961 года в Киеве, унесшую около двух тысяч жизней? Информацию о ней замалчивали до конца 80-х. То есть прежде, до эпохи Гласности, катастрофы «не было». [4] Власть имущих беспокоило не само ЧП, а то, что о нём узнают все. И ничего, если там, «за бугром», что можно списать на буржуйскую пропаганду. Главное – своих держать в неведении, чтобы у них не возникали вопросы и сомнения.

И потом, как я уже говорил, для эвакуации припятчан власти мобилизовали 1100 автобусов. В каждом по 2 водителя, у которых семьи, соседи, друзья, то есть достаточно кому рассказать об увиденном. А далее – по цепочке, из уст в уста: «На атомной что-то случилось. Столько автобусов нагнали! Весь город вывезли!» – примерно так.

Реалии, пусть и пока неочевидные, никак не хотели совпадать с прилизанными официальными сводками. Вопросов меньше не становилось, равно как и оснований для любых выводов.

Влившись в пассажиропоток, я обнаружил, что в народе уже появились «знатоки» атома, охотно делившиеся фрагментами не-понятно-откуда-взятых сведений.

Те, кто относил себя к «незнатокам», составляли две большие группы: скептики и паникёры. Первые уверяли, что вся эта «петрушка» не протянет недели-двух и беспокоиться не о чем. А уж киевлянам – тем более. Вторые – паникёры – предрекали чуть ли не конец света.

Когда речь идёт о «паникёрах», я не вкладываю в это понятие ни йоточки негативного смысла. Скорее, паникёрство можно отнести к особенностям восприятия информации. Да и нельзя списывать со счетов базовый инстинкт самосохранения, действующий у разных людей совершенно по-разному.

В облфине поручений мне больше не давали. Да и какие поручения, когда страна готовится отмечать День солидарности трудящихся? В те времена – государственный праздник, между прочим. С двумя красными днями в календаре, с парадами и демонстрациями трудящихся.

На сей раз первое и второе мая попали на четверг и пятницу. То есть, включая выходные, получался такой себе микроотпуск. Это позже мы будем жертвовать уикендами, зависать на работе чуть ли не до первых петухов, занимаясь обустройством эвакуированных, выплатой разовых пособий. Об этом я расскажу в следующих главах. А пока никаких команд сверху не поступало, вот народ и завяз в предмайских хлопотах.

Год 86-й пришёлся на разгар антиалкогольной кампании. И если состояние экономики ещё позволяло решить проблему с закусоном, то покупка «того, чем его запить» порой бывала сродни приключениям. Шутка ли! В стране чуть ли не вдвое сократили производство крепких, креплёных и «слегка разбавленных» напитков. Мало того – заметно урезали временные возможности для их приобретения. Если раньше обыватель мог купить бутылку водки в гастрономе с одиннадцати утра до семи вечера, то теперь – только днём и только с двух до пяти (в последующие годы – до семи). А часы-то эти – рабочие!