Ефим Гальперин - Аномалия. «Шполер Зейде»

С взгорка открываются удивительные украинские просторы – речка, холмы, белые домики, сады и поля.

Гороховский опять говорит благословение на чудеса, сотворённые Богом. Гутман проделывает то же самое.

Они что-то начинают напевать с закрытыми глазами, покачиваясь, как зачарованные.

Дед Грицько наблюдает за хасидами.

Гороховский, раскачиваясь и чуть ли не напевая, говорит на идиш:

– Ой, я не могу! А! Святое место. Кыш! – кричит он на курицу, клюющую его туфель. – Ну, Бэрэлэ, ты что-нибудь чувствуешь? Чтоб вот так сразу. Господи! Всё! Слава Всевышнему! И Шполяр Зейде! «Йехи зихро барух»! [32]– Мы таки имеем! Ах! Какие тут творились чудеса, Бэрэлэ! Две сотни лет подряд! Самые закоренелые холостяки, самые строгие дамы. Даже из Парижа. К ним возвращался вкус жизни. Шполяр Зейде! Он с неба души доставал!

Гороховский поднимает глаза вверх. Воздевает руки. Пауза. Гутман тоже прислушивается к себе. В это время на плечо ему взлетает петух и кукарекает. Гутман шарахается.

В дверях птичника появляется женская фигура. Хватается за голову, кричит. Исчезает. Дед Грицько реагирует:

– Уходить надо! Нарушаем санитарные условия.

– Вот это называется «санитарные условия»… – возмущённо показывая на куриный помёт вокруг, говорит Гороховский. Но всё-таки они выбираются за изгородь птичника. Останавливаются.

– Послушайте, мистер Григорий, а бывает, что курей не выпускают гулять? – спрашивает на ломаном русском языке деда Грицька Гороховский.

– Это если ураган или не дай Бог, болезнь. И ночью! Куры спят.

– Так. «Бикицер»! [33]– Гороховский переходит на деловой тон и, конечно, на идиш: – Место мы уже имеем. Мальчика мы тоже имеем. – Он достает фото юного Финкельштейна из кармана. Смотрит сам. Показывает Гутману и попутно деду Грицько. – А, красавец! Дед миллиардер! Все бриллианты в мире его! И вот этот дед ему про «жениться». Такие невесты! А он нет! А что, может, он и не дурак? Короче! Мы поднимаем камень. Приезжает мальчик. Молится. Душа просыпается. Глаза у него, слава Всевышнему, открываются. Он кричит… – В избытке чувств Гороховский хватает деда Грицька за лацканы старенького пиджака и трясет его: – «Достопочтимый реб Гороховский. Я хочу жениться!» И всё! И реб Финкельштейн… «А балабос»! Он сразу внуку список самых богатых невест мира. А нам с тобой по чеку. «А парнусэ!», [34]– он набрасывается на Гутмана. – Бэрэлэ! Опусти брови! С твоим выражением лица только на похороны. А тут, я чувствую, пахнет свадьбой!

Гороховский переводит взгляд на оторопевшего деда Грицька, которого он ещё продолжает держать за лацканы пиджака. Говорит ему на ломаном русском языке:

– Вы, конечно, понимаете…

– Нет! Я не понимаю! – испуганно кричит дед Грицько. – Я ничего не понимаю!

– Нет! Понимаете!

– Нет! Нет! Не понимаю!

– А я уверен, понимаете… – он показывает на лопату и рукавицы в руках деда, – …что нам сегодня вечером нужны будут вот эти вещи.

– А! – вздыхает с облегчением дед Грицько.

– И если можно этот… Железо… Палка…

– Лом?

– О! Лом! И очень прошу об одолжении! – шепчет Гороховский. – Чтобы это был секрет между нами. И ваши начальники и мистер полицейский… Ни-ни! Мы в долгу не останемся.

Милиционер в свой мощный бинокль видит всё.

Гороховский взглядом полководца окидывает площадку возле птицефермы. Поднимает палец вверх и опять на идиш:

– А-а-а! Чтобы были здоровы наши дети! – Он добрый. Поэтому поворачивается к деду Грицьку и на русском языке желает ему того же: – И ваши дети тоже чтобы были здоровы! Имеете детей?

– Внучка! Маргарита. Рита.

– Ну и пусть она будет вам здорова! И счастлива! – снова на идиш Гутману: – Ты мне, Бэрэлэ, говоришь… Сегодня же! Ночью! Только уже пусть эти куры будут спать!

Хасиды идут с холма вниз в село. Дед Грицько, озадаченный услышанным, смотрит им вслед.

Дед Грицько подкатывает к гостинице на своей телеге. С ним его жена баба Парася. Он привязывает лошадь у крыльца. Торопливо стаскивает ящик с помидорами и заносит его в гостиницу. За ним его жена Парася несёт лом и метлу.

Они заходят в комнату, где остановились хасиды.

– Вот, дорогие гости! – воодушевлённо говорит дед Грицько. – Помидоры с моего огорода! Лучше нигде не найдёте. А вот это – новая метелка. Вам сподручнее будет. А это – фо-о-онарь. Пригодится. – Он с обожанием выдыхает: – Реб Гороховский! Реб Гутман! Уважаю!

Выбегает. За ним жена баба Парася.

Дед Грицько сбегает с крыльца. За ним бабка Парася. Они пересекают улицу и забегают в помещение почты.

Дед Грицько кричит с порога начальнице почты, она же единственный почтовый работник:

– А ну-ка! По срочному тарифу Киев! Прямо директору училища. Пусть позовут Ритку к телефону.

Пока идет соединение, он нервно бегает по комнате.

– Дед, а эти, что приехали, – спрашивает девушка – начальница почты, – в чёрных шляпах. Евреи…

– Хасиды.

– Ага! Пусть хасиды. Так в селе говорят, что…

– Ничего не слышал, ничего не знаю! «Гурнышт»! [35]

– Киев, кабина номер один.

Дед с бабкой торопливо заходят в единственную фанерную будку.

– Риточка! – кричит в трубку баба Парася. – Здравствуй, родная! Не. Ничего. Всё в порядке. Просто дед…

Дед Грицько выхватывает трубку и говорит отрывисто, деловито:

– Как ты там, внучка? Экзамены? Значит, так, сдавай их, как это говорят…

Дверь в коридор открыта. Перерыв. В коридоре много шумных студентов в белых халатах. Внучка Маргарита стоит у телефона. Пытается перекричать шум:

– Досрочно?!

– Ты ж отличница! – кричит дед Грицько. – Лучшая студентка в вашем медицинском училище!

– Но почему досрочно?! Зачем?! – удивляется Маргарита.

– Я… – придумывает на ходу дед Грицько, – я могу заболеть! Могу! Короче, Рита, «опухай» [36]деда! Как только звоним, в тот же день пулей! Домой! Сразу! Всё! – Он кладет трубку. Вытирает пот со лба.

Из здания почты выходят дед Грицько и Парася. Дед раздражённо объясняет бабке:

– Я ж тебе на понятном языке. Миллиардер! Это раз. У него внук! Это два. Он приезжает. Молится. И сразу после этого ему на глаза должна попасться… Должна! Сразу же! Наша внучка Маргарита.