Мирослав Бакулин - Зубы грешников (сборник)

– Это тебе искушение было, в пост играть на гитаре нехорошо!

Диакон отец Василий заикался. Заикание он называл гугнивостью, но вспоминал, что и Моисей, великий пророк, был гугнив. Не заикался отец Василий, только когда пел. Но его все равно не очень понимали. Особенно приходские бабушки. Он пел: «Отложим всякое мирское попечение», они толковали, что нужно закупать печенье. Пелось «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою», бабушки слезно каялись пред Богом, «яко крокодилы пред Тобою». Отец Василий пытался петь «Господи, помилуй» по-гречески – «Кирие елейсон», бабушки недоумевали: «Что это он – «полем-лесом, полем-лесом». Он читал им проповедь про христианские идеалы, они его расспрашивали, какие надо покупать одеяла. Отец диакон весьма скорбел о бабушках и называл их «христианками на оральной стадии развития», потому что они все время в храме что-то ели. Храм на Троицу украшали березками – они после службы разбирали веточки и съедали; на святительский день пол устилали ветками лиственницы – они собирали их после крестного хода и съедали; они съедали и рождественские елочки, и великопостные вербы. Но когда у отца Василия очень серьезно заболел маленький сынишка, они отмолили его у милосердого Господа простой и трогательной молитвой. (Ребенок, к удивлению врачей, выздоровел.)

Рок-музыканта Олега Окунева двенадцать раз душили бесы. Душили ночью жестоко и страшно. Олег только-то и знал одну молитву – «Отче наш». Как только «они» приходили и начинали его душить, он начинал молиться, и «они» уходили. В благодарность за спасение он решил креститься. Но, усердно читая Евангелие, Олег пришел к выводу, что устройство современной Православной Церкви не соответствует учению Христа и ее нужно перестраивать. В беседах с батюшкой и прихожанами он с горячностью революционера искал правды. Поехал даже к известному старцу, чтобы посоветоваться с ним.

В лавре к старцу еще с пяти часов утра выстроилась большая очередь. Накрапывал дождь. Когда дошла очередь Олега, старец сам открыл дверь своей кельи и ласково позвал:

– А, Олег, здравствуй, проходи, только не разувайся.

«Откуда он имя мое знает?» – подумал Олег и стал расшнуровывать свои высокие рок-н-рольные «гриндерсы».

– Ну что вы, батюшка, на улице-то грязно, я у вас наслежу.

– Ничего, ничего, – сказал старец, – не надо, не снимай, так проходи.

Олег все-таки сорвал с себя ботинки и на цыпочках вошел в крошечную и тесную келью монаха. Тот присел на маленький стульчик и жестом пригласил присесть и Олега.

Помолчали.

– Ну что, – начал старец, – станешь ли меня слушать, если буду говорить тебе?

– Стану, батюшка, конечно, стану.

– Не знаю, станешь ли, больно горделив.

– Почему горделив?

– Да ведь я тебе говорил, чтобы ты ботинки-то не снимал, а ты не послушал. А буду говорить тебе о жизни духовной, будешь ли слушать?

Они проговорили минут десять, но Олегу показалось, что целый день. Он шел на вокзал и нес в душе слова старца: «Не Церковь менять надо, а свое сердце».

Соседку Нины Прокопьевны, многострадальную Валю, вот уже пятнадцатый год мучил ее муж-пропойца Геныч. Геныч пропил дома все. Он обменивал вещи на одеколон и стеклоочиститель. Он воровал у дочки Оленьки учебники и пропивал их. Он потерял всякое человеческое лицо и сутками валялся на грязном матрасе в своей комнате. После очередного угара он чуть совсем не потерял зрение и уже еле передвигался на ногах. Валя, несмотря на уговоры соседок, не бросала Геныча, молилась о нем, плакала и иногда выводила его на улицу, привязывая к себе веревочкой. Так они и ходили вдвоем – на веревочке. Рождественским постом Валя прочитала в церковном календаре, что как раз в новогодние праздники Церковь отмечает память святого Вонифатия Милостивого, небесного покровителя всех страдающих от пьянства. «Как это, – удивилась она, – людям не страшно пить вино в Новый год, заливать вином память святого избавителя от пьянства?» У нее самой дома праздником и не пахло, – у Геныча опять был запой. В новогоднюю ночь она привязала мужа на веревочку, и они отправились в храм. На улице там и сям взрывались хлопушки и петарды, сияли новогодние огни. Пьяный Геныч не понимал, куда тащит его жена, но смиренно плелся на веревочке.

В храме уже читали Шестопсалмие, когда отец Артемий вздрогнул от громкого вскрика и повернулся. В проеме притвора стояла женщина, в глазах ее блестели слезы, а позади, опустив голову, стоял совсем пьяный мужик.

– Господи! – закричала женщина так, что читавший псаломщик умолк. – Милосердый Господи! Да избавь Ты этого пропойцу от пьянства! Пожалуйста! Пожалуйста, я Тебя прошу…

Женщина зарыдала, махнула рукой на зашикавших на нее старушек и пошла к выходу. За ней поплелся привязанный веревочкой муж.

Геныча напугали крики жены, он почти протрезвел. Но все-таки он ухитрился улизнуть из квартиры и пошел к соседу Сашке, у которого «было». Сашка налил ему «беленькой», и они хотели было выпить, но у Геныча водка в рот не лезла. Она лилась мимо, жгла горло, но внутрь идти не хотела. И так и эдак, ну никак. «Баба меня сглазила», – решил Геныч. Но водка не пошла ни на утро, ни на следующий день. Она вообще не пошла. Геныч перестал пить.

Они с Валей теперь каждый Новый год молятся у иконы Вонифатия Милостивого. Валя и не знала, какой у нее мужик хороший да хозяйственный.

Николай Злобин был очень умный. Он читал Ницше и Хайдеггера, слушал «Рамштайн» и «Металлику». Поэтому он смеялся над своим сокурсником Витей Гвоздиным, что тот ходит в церковь, и обзывал его «аллилуйщиком». Особенно яростно осуждал он пост, потому что он казался ему верхом глупости:

– Что у вас за Бог, если он требует от вас чего-то не есть?

– Пост нужен не Богу, а нам, – объяснял Виктор, – даже печку, которой обогревают дом, нужно остудить и очистить от золы и пепла. Так и пост – это время очищения и молитвы.

– Аллилуйщики несчастные, дурите людям голову, – смеялся Колька.

– Смотри, Коля, сказано: не хочешь поститься добровольно, будешь поститься недобровольно, – заметил Виктор и больше уже на споры о посте не поддавался.

А Колька из-за своей нервозности еще на первом курсе заболел гастритом, а к третьему у него развилась язва. Врачи запретили ему есть и острое, и соленое, и жареное – почти все. Теперь он питался только протертыми овощами и иногда, когда боли были невыносимы, прямо из ампулы пил обезболивающий беластезин.

Когда в очередной раз Колька захотел посмеяться над «аллилуйщиком» Витей, тот ему заметил:

– Видишь, Коля, я-то пощусь только в посты, а ты теперь постишься все время.

Коля замолчал и задумался, он был умный.

Олег Николаевич стоял в небольшом хлебном магазине, а перед ним в очереди – мальчик. Мальчик держал в ладони монетки. Мама отправила его купить хлеба. Когда настала его очередь, он протянул монетки продавщице и сказал: