Ринат Валиуллин - Путешествие в бескрайнюю плоть

– Здесь ты очень тонко подметил. Только что с Ибо обсуждали его проблемы.

А я смотрел со стороны и думал: «На сколько тебя хватит?».

– Мы даже поспорили с Читером на пиво, я проиграл. Ты терпел слишком долго. Нельзя быть таким терпеливым. Переизбыток терпения ведёт к геморрою, и прямо и косвенно, – усмехнулся Хэнк. – Всё, кончились вопросы?

– Погоди, Хэнк, что ты думаешь о политике? – не обращая внимания на реплику, продолжил я.

– Политика – это куча дерьма, одни там живут, заседают, сидя откладывать удобнее, создают семейные кланы, плодятся, тушат конфликты, разжигая войны, другие всей жопой пытаются в эту кучу влезть, большинство же только нюхают при попутном ветре, часть из них бежит на вонь, остальные никуда не бегут, так как сами не прочь повонять, они стараются понять, при каком режиме вони будет меньше, но меньше не будет при любом и хреново будет при любом: не тебе, так мне.

– От чего же тогда зависит благосостояние?

– Нефть контролирует наше всё, она снова пошла вверх на радость кровососущим на бирже, из бензоколонок, из-под земли, земля проиграла и режет вены, это назовут апокалипсисом – она хочет покончить с собой так, как хотели когда-то вы, вам наплевать, пусть подыхает, её не спасти, кто-то сидит на задвижке нашего национального богатства и управляет миром, делая вид, что останавливает кровотечение очередной незапланированной войны, я заправляю машину, в жопу ей шланг с кровью земли, поеду своей дорогой, меня ждут на службе, дома, в женщине, в её чудной норе, за городом на кладбище… Всем надо ехать, стоять слишком долго, разные машины нафаршированы мясом разного сорта, среди богатых тоже есть нищие, их ещё больше, чем среди бедных, нищие на нищих машинах – так им кажется, когда они смотрят на дорогие, они рвут свою задницу и пытаются перекинуть её, порванную, в другую машину, подороже, многие сдохнут от разрыва, так и не поняв, что играют в чужие игры. Перед смертью придут к доктору и скажут: «Доктор, у меня проблемы – я хотел быть самым крутым и ездить со своей второй половиной на тачке получше, но порвал жопу, я умираю, зашьёте? Можно большими стежками, подешевле, мне ещё оплатить кредиты». Он заглянет и холодно ответит: «О, как вас раскорячило, ваш случай не уникален, сегодня уже были с порванными задами кредитов, из-за дачи, из-за квартиры, даже из-за новой кухни, когда вы поймёте, что всегда есть что-то покруче, чем вещи, я вашу дыру заштопаю… Но вы не поймёте, это хроническое заболевание».

– Ты так много материшься, но так гармонично. Как это у тебя получается?

– У меня это получается, потому что я сам получаю от этого кайф, мат – это ударение в нужном месте в нужное время ненужному человеку.

– Как тебе современная молодёжь?

– Высранному предыдущим поколением с таким трудом живётся легко, последующим – всегда легче.

– В чём видишь их главную ошибку?

– Они во всём пытаются достичь оргазма, но ведь оргазмировать всё время невозможно, да и это может надоесть, и это может войти в привычку… Там, где могли бы войти они. Достал ты меня, корреспондент, лимит исчерпан, пойду отолью… И про пиво не забудь.

– Поэт? – присел на мою койку Ибо.

– Да, ты был прав, бывают хорошие стихи…

После этих слов, словно по заклинанию, дверь в палату отворилась, вместе со струёй свежего воздуха внесло врача с санитаром. Их белые халаты сливались с белизной стен до такой степени, что некоторое время мне казалось, что в палату вошли две говорящие головы. Они внимательно осматривали больных, расспрашивая их о состоянии, хотя нищета в здоровье была настолько вопиющей, что об этом можно было и не спрашивать. Скоро очередь дошла и до меня. Врач пристально посмотрел мне в глаза, будто хотел их выколоть своим колючим взглядом, но сетчатка выдержала:

– Вы родились в рубашке, выжить после такого… – многозначительно вздохнул он, глядя на мою смирительную рубашку. – А эту можно снять, хотя зрачки до сих пор расширены, вы видите слишком много, и мы решили вас временно оградить от общества, во избежание эксцессов и осложнений, кроме того, болезнь ваша может быть заразна. Будем переводить его в одиночную камеру, подготовьте соответствующие бумаги, – обратился он к старшему санитару.

– Надолго?

– Не знаю. Пока вы не войдёте в состояние ремиссии. Всему свой срок.

– О каких сроках идёт речь?

– Не волнуйтесь, у вас будут отличные условия.

История болезни захлопал глазами, как страницами, сказав что-то невнятное, подошёл к своей койке, лёг и накрылся одеялом.

– Я вас доведу до ручки, а дальше поведёт старший санитар, – сказав это, врач достал из кармана металлическую ручку, проколол ею дверь, провернул, дверь отворилась прямо на центральную улицу города. Не обращая на нас никакого внимания, она шумела снаружи в наряде из салонов, кафе, бутиков. По улице лилась горячая сталь, на тротуарах полоскался хлопок, накинутый на верёвки измождённых летом тел. Первые проезжали, не замечая вторых, они торопились, вторые тоже торопились, но они ещё не могли себе позволить этих железных костюмчиков и брали город ногами. В этом преуспевали женщины, они выбросили на прилавок самое свежее мясо и придали форму тому, что уже потеряло былую свежесть. Лето завоёвывает ногами.

Всего одна стена, и ты уже на свободе, летний воздух был пьян, бутыль вечернего неба разливала красное по выпуклым бокалам облаков. Часть пролилась прямо на скатерть горизонта, но её никто не торопился вытирать. Я оглянулся на дверь, из которой мы вышли, рядом со входом висела табличка: «ООО, Общество с ограниченной ответственностью».

– Так это было наше общество?

– Да, разве не похоже?

– Не знаю, я его представлял не таким ограниченным. Мне кажется, я вас знаю, только не могу вспомнить, где именно мы встречались.

– Это вам не поможет.

– А куда вы меня ведёте?

– К одиночеству, это рядом.

«Стоит только выйти из общества, и ты уже одинок», – подумал я, когда мы свернули в какой-то тёмный проулок с зелёными стенами кустов, который медленно перешёл в выкрашенный в похожий цвет коридор. Ни лампочки, только белый силуэт от халата санитара. Наконец, мы остановились перед дверью, с табличкой «ЗАО Акционерное общество закрытого типа». Санитар достал из кармана халата точно такую же, как у врача, металлическую ручку, вонзил её в мякоть двери и открыл.

– Прошу. Прошу вас – никаких акций, это бесполезно, есть такие двери, которые открываются только снаружи.

Я вошёл, то ли испугавшись меня, то ли обрадовавшись внезапной свободе, мимо меня проскочила полураздетая пустота. Петли проскрипели: «Прощай». Вход перестал быть выходом.

Я устал лежать, не мог себе представить – пролежать всю оставшуюся жизнь. Мысли калечили моё сознание до уродского. Я хотел сесть: пусть мне дадут пожизненное, только бы не лежать в этой капсуле медленного сгорания, в солярии тоски и смерти, его лучи уже выжгли мою волю. Как всё примитивно получилось, а закончится ещё примитивней. Был человек. Как же так получается, я всех помню, а меня забыли, чёрт, сколько я уже здесь, часа три, не меньше, но кислорода должно хватить на три часа, значит, меньше, либо он слабо, но поступает через какие-то щели. Осталось ещё немного, и откроется небо, все видели, как меня закрывали. Темнота испачкана ожиданием. Отбой только через три часа или через два, можно ещё поспать, сны дурацкие, в гробу все сны дурацкие. Анализируя их, я начал замечать их обратный порядок. Я понял, что это было не что иное, как обратная связь с внешним миром, реальность, надетая наизнанку.