Анна Мазурова - Транскрипт

Ночью кто-то долго стучал по стеклу пятью отточенными коготками. Он проснулся и сел за компьютер, стучавший ушел, но, наверно, недавно – стекло все залито слезами. Посмотрел и увидел: другое сухое. Создание международного консенсуса по дискриминации проделало длинный путь, печатал Муравлеев, сомневаясь в том, что создание может проделать путь, что консенсус по дискриминации – это консенсус против дискриминации…Может быть, длинный путь проделало не создание, а консенсус? Долгая история у консенсуса. Нет, мрачновато, двусмысленно. Больших успехов удалось добиться на пути создания консенсуса. Больших – или некоторых? Дипломатично: ощутимых. Вопрос создания консенсуса сдвинулся с мертвой точки. Пришел в движение. И проделал длинный путь. Представлять интересы этнических, расовых и языковых меньшинств (ЭРЯМ), – лаял Муравлеев, а ветер носил. Бороться с дискриминацией против ЭРЯМ (ДЭРЯМ), – лаял Муравлеев, а ветер носил. Создать всемирную коалицию правозащитников (ВКП) с целью БДЭРЯМ. Не только ВКПБДЭРЯМ, но лучше – ВКПБДЭРЯМЖ: женщин тоже ущемляют. И эти новые критерии, – говорил выступающий, – эти параметры, эти факторы, эти подлые квоты и цифры, лицемерие, а не БДЭРЯМЖ, просто какая-то ложка дегтя… в банке меда, – и по кабинам несся легкий идиоматический сквозняк (verba volant, а ветер носит): муха в патоке, черное зернышко в горсти риса, негр в поленнице, чурка в строю, с затаенным сомненьем во всех мировых языках – а как быть с банкой ? Сегодня, – навязчиво думал Муравлеев, – сегодня, СЕГОДНЯ, СЕГОДНЯ, – а многоязычное эхо в движении не убывало, а нарастало, как лавина: ad hoc, ad lib, ad absurdum, ad nauseam, – СЕГОДНЯя приеду домой и лягу спать.

И практически следующее, что помнил, был фимин голос в телефоне:

– Ты что завтра делаешь?

– Да как всегда, ничего, – беззаботно признался Муравлеев.

– Отлично! – обрадовался Фима. – Ты не мог бы мне помочь? Дело в том, что завтра до двенадцати должны привезти столик, а я не могу, и Ирка не может.

– Какой столик? – с напускной тупостью переспросил Муравлеев – сам, однако, уже догадавшись, что во что-то впутывается.

– Да столик купил я! А привезут его завтра – сказали, что до двенадцати. Посидишь, а?

Муравлеев понял, что сейчас заплачет. В жизни каждого церебрального существа бывают такие моменты, когда все инстинкты катаются по полу и воют, надеясь привлечь к себе внимание, а холодный разум смотрит как бы сквозь них. «Приедешь и там поспишь, – уговаривали инстинкты, – в крайнем случае, лучше проспать звонок в дверь, чем вообще не поехать». «Столик? Столик?!!» – как заведенный, твердил неразумный разум. «Да какой тут столик! – истерично взвились инстинкты. – Не столик, а дружба!»

– А нельзя договориться, чтобы привезли в другой день? – сказал разум вслух.

– Наверное, можно, – кисло ответствовал Фима. – Но было бы лучше, если бы ты посидел. Понимаешь, они тоже не во все дни.

Однако проблема досуга решилась сама: на утро его пригласили в сумасшедший дом, на консилиум о продлении стационарного лечения. Первое, что поразило приятно, он не смог найти парковку. Объехал по кругу все корпуса, просторные сосновые аллеи, приземистые хозслужбы, где, судя по запаху, то ли стирали, то ли готовили пищу. Это был огромный комплекс, занимавший множество гектаров и еще больше акров, но вдоль всех бордюров, поребриков, бровок стояли автомобили, и с каждым кругом Муравлеев успокаивался все больше и больше – он почему-то решил, что психушка будет похожа на окрестности Матильдиного дома, где рано или поздно обнаруживаешь, что пустое и бесконечное пространство, на самом деле, совершенно герметично, а оказалось, там жизнь, тусовка. Пришлось взобраться машиной под сосны, на кучу хвои.

Пока Муравлеев сидел на скамейке с больными, уткнувшись в какую-то книжицу, его поминутно отвлекали – то дергали за рукав и заглядывали в лицо, то ободряюще хлопали по колену, порываясь выяснить, кто он такой. Внутри тоже пахло, будто здесь готовили или стирали. Муравлеев на все реагировал спокойно, от расспросов тактично уклонялся и подчеркнуто погружался в книгу, дожидаясь своей очереди. Наконец, когда особо навязчивый идиот, забежав сперва справа, а затем и слева и низко наклонив лицо, стал допытываться о муравлеевской фамилии, Муравлеев с достоинством захлопнул книгу и встал. – Вы переводчик! – вдруг догадался тот, – Зачем же вы здесь, с… пациентами? Пойдемте, я вас провожу!

Дорогой он, отводя деликатно глаза, спросил: «Вы, видимо, первый раз?», и Муравлеев немного обиделся (подумаешь тоже, бином Ньютона: шизофрения, психопатия, раздвоение личности, какие еще там могут быть слова?), хотя, в сущности, атмосфера психушки ему не была неприятна. Нельзя сказать, чтоб там было лучше, чем в суде, но, безусловно, демократичнее. Нигде в коридорах здоровый, сытый и образованный человек не издевался над уродом. Не то чтобы даже они отличались чем-то между собой – те же шишки на черепе, та же воющая речь и постоянно оказывающиеся не у дел конечности, хотя некоторые были в халатах. «Ну ничего, – утешил его провожатый, вводя в небольшую комнату и усаживая на уютное место в уголке. – Когда придет время, обращайте поменьше внимания, а там он, может, и вообще не спустится». После мягкого намека на свою некомпетентность Муравлеев решил не выяснять, что значит «не спустится».

Дверь открылась, и в комнату вошел совершенно нормальный человек. Врачи немедленно подтвердили наблюдения Муравлеева:

– Ай, какой молодец! – сказал один, пролистывая бумаги. – Да вы садитесь, садитесь! Золотце, а не больной!

Муравлееву стало приятно за успехи современной медицины.

– Сам душ принимает, – с удовольствием рассказывал врач. – Сам ест. В сортир не спускает лекарств. Если так дальше пойдет…

Опустив глаза, Муравлеев увидел, что одна нога обсуждаемого стоит на месте, а другая непрерывно топчется, будто пытается раздавить окурок или вытереть пятнышко на полу. Естественно, нервничает человек, успокоил себя Муравлеев и по-местному, деликатно отвел глаза.

– Жаль только, по-прежнему наблюдается активное участие в мультипликационных фильмах, – вдруг мягко добавил врач.

Больной дернулся, и голова осталась приклеенной к плечу. Теперь он топтался ожесточеннее, чем раньше, сотрясаясь всей той половиной тела, где приклеилась голова. «Ну не надо, не надо, – подумал Муравлеев. – Они добрые, я уже чувствую, что отпустят, а мультики… взять хоть Рому, и тоже Ире не очень нравилось, когда ползают по полу с автоматом, но что поделаешь? Массовая культура», а педсовет крепчал: