Феликс Шведовский - По миру с барабаном. Дневник буддийского монаха

Утром он тоже не ел и даже не пил чай, ушел куда-то в сторону от всех, сидел под деревом в одиночестве, пока мы завтракали. Наконец куски встали у нас поперек горла, и до нас дошло, что надо бы всем вместе подойти к Учителю. Это была смешная и одновременно трогательная процессия, возглавляемая старшим учеником – Сергеем, с чашкой чая в руках.

Мы обрадовались, когда Сэнсэй наконец прервал свое многочасовое молчание, и были готовы к его строгим наставлениям, лишь бы только он продолжал с нами общаться. Он сказал, что мы превратились в лицемеров, что Учитель у нас на последнем месте, мы не волнуемся о его самочувствии и душевном состоянии. В индийской культуре, сказал Тэрасава-сэнсэй, веками воспитывалось совершенно другое отношение к гурудзи, когда учителя безусловно слушаются во всем, но не слепо, безропотно повинуясь, как в армии, а именно доверяют из безграничного почтения.

«Вы ничего не поняли из того, что я сказал», – заключил Сэнсэй.

В тот день мы снова (как и в Вайшали), шли три часа без перерыва. Изможденные, остановились в небольшом городке возле колонки, под которой и искупались, и постирались. За три часа на солнце все высыхает мгновенно. Тимур отправился на базар за едой, но долго не возвращался. Как выяснилось, он заказал омлеты и прождал их целый час. Это вызвало новую бурю негодования у Учителя: «Ты накупил всякой всячины, да еще эти омлеты – ты забыл, что мы во время марша едим только вегетарианскую пищу! Теперь индусы станут думать про нас, что мы не настоящие монахи, а переодетые туристы, у которых много денег и которым незачем делать подношение простой деревенской едой!»

В общем, омлеты мы съели, но с тяжелым сердцем.

Все эти наставления были нужны, чтобы подготовить нас к Кушинагаре. Для меня как аспиранта Института востоковедения это вдвойне важное место. Я пишу диссертацию на тему самой последней проповеди Будды, которая называется Махапаринирвана-сутра и была произнесена им именно здесь, между двумя деревьями, в позе полулежа, перед самым уходом из жизни. Но что все мои научные познания по сравнению с таким простым и вместе с тем глубоким учением, которое дал нам Сэнсэй! [103]

В Кушинагаре мы побывали у самой первой ступы и увидели слона. Наездник предложил каждому из нас посидеть на нем. Я не стал искушать судьбу после того, как два года назад в Калькутте попал под автобус.

12 декабря 1998 г., суббота. Мы решили не продолжать пешее шествие. До границы с Непалом доедем на транспорте и завтра пересечем ее. Индийская часть Широкого марша мира по Евразии завершена. Надо подводить какие-то итоги. Что я вынес из всего этого?

Какие-то фундаментальные выводы на ум не приходят.

Но вспоминается, как мы несколько дней на привалах обсуждали с Сергеем, отчего полная луна видна на небе так редко. Все убеждали его, что это из-за тени, которую Земля отбрасывает на Луну. Сергей же тщетно пытался доказать прописную истину: все из-за того, что так падают на Луну лучи Солнца, Земля же отбрасывает на Луну тень совсем нечасто, и называется это лунным затмением. Никто не хотел верить Сергею. Спор начал понемногу всех раздражать, стали переходить на личности. Сергей же не сдавался, он нарисовал подробные схемы, смотреть на которые, однако, никто не хотел. В конце концов Тэрасаве-сэнсэю надоело наблюдать за этим, и он попросил Сергея не вносить дисгармонию в жизнь общины. «Неважно, удастся ли тебе доказать свою правоту. Если ты прав, тебе достаточно просто знать об этом», – мудро заметил Учитель.

И поведал о том, что буддизм в Индии разрушился именно из-за споров.

Перед дворцом царя стоял барабан, ударить в который означало вызвать на диспут самого умного монаха. Победившему царь предлагал всевозможные богатства. Поначалу монахи отказывались, а потом стали брать. Благодаря своему интеллекту они становились «элитой», бронзовели и забывали о духовном Пути. Простые люди перестали поддерживать таких монахов. «Зачем? – думали они. – Ведь о них заботится царь». Между духовенством и народом росла пропасть, и когда начались религиозные войны, никто не стал защищать хранителей буддийской веры. Так и исчез буддизм в Индии.

Все это Сэнсэй рассказывал нам в реденькой рощице на привале, и вдруг на дороге вдалеке показались какие-то люди с плакатами. Их было человек сто, они шли строем, были одеты в одинаковую синюю форму и что-то ритмично выкрикивали. Быстро собравшись, мы двинулись навстречу этой тоже, в общем-то, «падиятре» [104]. Мы ведь тоже несем плакаты (за ядерное разоружение Индии и Пакистана). А что написано на плакатах у них?

Подойдя поближе, мы увидели, что это школьники, возвращавшиеся после прививки. Они агитировали сельских жителей тоже сделать себе прививки. Кому-то это может показаться смешным, но для Индии, особенно для ее глубинки, это действительно актуально. Каких только уродств я здесь не перевидал! А все потому, что люди даже не знают о возможности сделать те элементарные прививки, которые на Западе «по умолчанию» делают новорожденным.

Другое дело, что такие люди, равно как и психически больные, органично вписываются в деревенское общество, их принимают такими, какие они есть, им находят какое-нибудь дело, с ними общаются на равных. Что, однако, не отменяет необходимости прививаться.

Учителя этих повстречавшихся нам детишек, одетых в синюю форму, были исключительно мужчины, и каждый держал в руках здоровенную лакированную дубину.

Я спросил Сэнсэя: «И что, они правда бьют этими дубинами ребят?». Не успел Сэнсэй ответить, как Коля из Черкасс горячо подтвердил, что видел, как бьют. Все стали возмущаться, особенно москвичи. А Сэнсэй отреагировал неожиданно «негуманно». Он вспомнил, как в школе его тоже бил за шалости один учитель, которого Сэнсэй, тем не менее, любил больше всех остальных преподавателей:

«Сейчас у нас в Японии учителя сразу выгоняют из школы, стоит тому поднять руку на ребенка. Родители все вместе приходят к директору жаловаться, если педагог сделает это хотя бы с одним из учеников. Но, как ни странно, в итоге остаются только равнодушные учителя. Если учитель бьет, значит он ревностен в исправлении ошибок учеников».

Конечно, я хотел бы, сынок, чтобы у тебя, мой будущий школьник, были неравнодушные учителя. Но только не с такими страшными дубинами…

18 декабря 1998 г., пятница. Четвертый месяц пошел уже вдали от вас. Дорогая моя Аннушка, как часто я представляю себе тот день, когда войду в нашу квартиру в Москве, а там – вы с Женечкой…

Все нет у меня, родные мои, то времени, то сил, то уединенности, чтобы писать этот дневник. Вот и теперь пропустил целую неделю. Так что это уже не столько дневник, сколько воспоминания. Мемуары.