Владимир Лорченков - Кукурузный мёд (сборник)

– Вот поведу я отару овец на пастбище, – думала она, потому что думать у ней выходило складнее, чем говорить.

– А навстречу мне Он, – думала она.

– Красивый, стройный, как Фэт-Фрумос, – воображала Залупашка.

– Обязательно в костюме и чтобы очки были, – думала она.

– Ну, конечно, без недостатков, – соглашалась про себя Залупашка.

– Пусть… ну, пусть, к примеру, он приволакивает ногу, как я, – придумывала Залупашка недостаток для своего принца.

– И вот он подходит ко мне, волоча ногу, берет меня за руку, и мы идем вместе пасти овец, приволакивая каждый свою ногу, – мечтала Залупашка.

– Отныне вместе и навсегда, – обрекала она себя и принца на бессмертие.

История была такой красивой и от нее так сладко щемило сердце, что Залупашка думала даже записать ее. Да вот, беда. Писать девушка так и не научилась, потому что ее со второго класса забирали со школы в поле. Табак убирать, кукурузу сеять, еду готовить. А когда в доме появилась новая женщина – злая ведьма Аурика Патрунджел, – житься бедной Залупашке не стало. У новой жены отца были свои дочери, так что несчастной Залупашке доставались одни ошметки, да объедки. Мучилась она страшно. Недоедала, мерзла, плакала… Работала за троих. Поэтому сельчане и прозвали ее как киноактрису О. Орлову из одноименного фильма про такую же девушку – Залупашка…

А на самом деле звали ее Настика.

* * *

– Залупашка, ну ты и дура! – отхохотавшись, сказал учитель Лупу.

– Руки в ноги это такой словесный оборот, – сказал он, поправив очки.

– Это, буквально, идиома, – сказал он важно.

– Перекочевала она в молдавский язык из русского в ходе многовекового гнета, – продолжил учитель Лупу.

–… разрушенного ветром национал-освободительных движений лишь в конце 20 века! – воскликнул он.

Все, кто были в комнате, помолчали, как на похоронах или торжественной паузе в честь жертв советских репрессий – БАМов всяких, целины… Потом продолжили наряжать невесту. В комнате были одни женщины. Ну, не считая учителя Лупу. Но тот был настолько самовлюбленным, – знали все в селе, – что при нем можно было свободно раздеваться. Все равно учителя Лупу возбуждал только один человек на свете. И это был учитель Лупу. Поэтому подружки невесты легко и непринужденно одевали счастливицу прямо при учителе. Тем более, что тот всегда много и забавно болтал, скрашивая времяпровождение в ожидании вечерней свадьбы, танцев, и драки… Залупашка, всхлипнув, встала и потерла бок.

– Принеси обувь, – зло сказала ей мачеха Патрунджел.

Выдавали замуж ее старшую дочь, так что Аурика нервничала. Отобьют ли новобрачные кредит, который взяли под свадьбу в банке столицы, беспокоилась Аурика. Кредит так и назывался «Свадебный». Процент был небольшой – всего – то сорок годовых…

Залупашка принесла сапожки. Красивые, ярко-розовые, в блестках. Они удачно гармонировали с поясом – семицветным, присыпанном позолотой, маленькими зеркальными бусами и даже булавками (искали все, что блестит). Ну и само платье – шикарное, турецкое, с открытой грудью, открытой спиной, открытым задом и слегка прикрытым лобком, – вызывало в молдавской деревне настоящие волны самоубийств среди незамужних девушек. Все невесты села хотели такое платье. А вот хер вам на воротник, думала Аурика злорадно. Ведь платье это ей прислала из Турции дальняя родственница, которая трудилась там в министерстве контрразведки и секретных материалов. Так она писала, по крайней мере, в редких открытках на родину. По английски министерство называлось «Official Brothel of Izmir». Такие оттиски, по крайней мере, стояли на конвертах…

В комнате что-то хлопнуло, и Аурика отвлеклась от завистливых мыслей о судьбе родственницы. Что там? Ну, конечно, Залупашка! Идиотка разбила вазу… Внезапно все напряжение, скопившееся в Аурике за месяцы подготовке к свадьбе дочери, хлынуло из нее диким криком.

– Как же достала ты меня, тварь ты поганая! – кричала Аурика падчерице.

– Лопни твои глаза, – говорила Аурика, избивая девчонку.

– Разрази тебя гром, паскудница вшивая, – говорила она.

– Сдохни и разорвись пополам! – восклицала она.

Комната, замерев, слушала. Собак и Залупашку били и ругали часто. Но сегодня Аурика блистала. Учитель Лупу, поправив очки, объяснял тем, кто поближе, что молдаване не ругались матом и не пили водки, пока в Бессарабию не пришли русские. После этого пить водку и ругаться матом в стране стали даже евреи…

– Вот такая муйня, – добавлял учитель Лупу.

* * *

–… Бум, бумц, бумц, бумц! – играла веселая музыка оркестра, приглашенного из города.

Залупашка с тоской поглядела во двор, где топтались люди. В декабре земля померзла, но из-за того, что топтали ее сотни ног, постепенно двор превратился в месиво. На грязь бросили доски, и сельчане старались танцевать на них. Раздавались радостные протяжные крики, какими в Молдавии приветствуют свадьбы и указы о назначениях в государственном аппарате. Взлетали в небо шапки. Люди танцевали хороводы и просто медляки. Праздник был в самом разгаре.

– А сейчас – сказал солист, – подарок для невесты и жениха…

– Медляк «Видели ночь гуляли всю ночь до утра» – сказал он.

– Музыка народная, слова народные, а вовсе не этого русского козла, корейца Цоя, – сказал он.

– Дамы приглашают кавалеров, – сказал он.

– Не стесняемся, – сказал он.

– Смелее, – сказал он.

Залупашка, глядя, как толкутся посреди двора пары, почувствовала на щеке тепло. Плачу, поняла она. Где же мой принц, подумала она. Солист взял в руки гитару и сделал соло. Получалось классно, но на «Ионике» было лучше… Да и шапочка у солиста была какая-то… цыганская. А молдаване не любили цыган, и это было взаимно. Так что, знала Залупашка, и солиста, и всю его группу с каким-то дурацким названием – что-то вроде «Дуб, зуб», – после праздника изобьют и отправят в Кишинев в одних трусах. Но это потом. А пока праздник был в разгаре и все веселились.

Залупашка грустно отошла от забора и оглядела холодный двор. Сюда ее выгнали по приказу мачехи, и запретили приходить на свадьбу. А она ведь так хотела побывать там, где весело. Но, видно, не судьба, подумала Залупашка. Понурилась и пошла в заброшенный дом, спать. В уголке бросила старое одеяло на пол, улеглась… Не спалось.

– А вот если бы сейчас появился мой принц… – подумала Залупашка и почувствовала, что щекам снова стало тепло и мокро.

– Опять плачу, – подумала Залупашка и решила тихо по-бабьи повыть.

– Ой мля, – сказал вдруг кто-то.

Щелкнула зажигалка. Залупашка увидела, что над ней стоит, расстегнувшись, какой-то мужик в костюме и долбоебской меховой шапке, которую русские почему-то называют ушанкой. Хотя даже долбоебам понятно, что шапку надевают на голову, а не на уши. Русские долбоебы, подумала Залупашка, вспомнив уроки учителя Лупу, и вдруг поняла, отчего на щеках у нее стало мокро и сыро.