Михаил Армалинский - Тайные записки А. С. Пушкина. 1836-1837

К тому времени мы подъехали к дому Идалии, и я совместил слова прощания с просьбой извинить меня, составленной в таких иронических выражениях, что мне даже послышалось, будто N. прыснула со смеха. Чтобы сгладить мою дерзость, она бросилась прощаться с Идалией, убеждая, что нечего обращать внимания на такую мелочь и что она меня совершенно к Идалии не ревнует. Это признание взбесило ее еще больше, и она в гневе удалилась в свой дом.

N. не видела моей победы и выразила в ней сомнение. Тогда я поднес ей к носу мой палец. «Она, наверно, неделю не мылась», – зло сказала N., признавая мою победу.

С тех пор ненависть ко мне Идалии росла с каждым днем. Но Идалия возымела уверенность, что N. ничего не заметила, и продолжала отношения с ней. А за глаза она при всяком удобном случае выражала соболезнования «бедной N.», которой приходится губить свою жизнь с «уродливым развратником». Это она предложила Дантесу свою квартиру для свидания с N., а потом сама сообщила мне о нем в анонимном письме. Я тотчас узнал запах духов, который исходил от бумаги. Я не раз уже получал письма с этим запахом. Сколько злобы и ненависти рождает в женщине пренебрежение ею. Ведь если бы я ее выеб после того случая, а не посмеивался над ней, она по-прежнему была бы влюблена в меня. Я тогда был занят слишком многими бабами, и на Идалию у меня просто не было времени. Если бы она меня вежливо попросила, я бы, конечно, не отказал, но толпега была уж слишком неуклюжа со своей страстью.

Мне ли не знать, что нельзя грубо отказывать женщине, которая предлагает себя. Выебав раз-два, ее нужно убедить, что ты покидаешь ее против своей воли и вовсе не ради другой женщины, а в силу таинственных и роковых обстоятельств, и тогда она навечно сохранит о тебе светлые воспоминания. Но что еще важнее, она будет готова отдаться тебе опять, когда ты объявишься в ее спальне, клянясь, что ты пренебрег судьбой, чтобы вновь оказаться у ее ног. На это поддаются самые умные женщины. Что же прикажете делать, если, пока не солжешь, женщина тебе не поверит.

Но у меня не хватает характера для такого дальновидного поведения, мне всегда хочется беззаботно и поскорее оборвать надоевшую связь и завязать новую.

На этот раз я нажил непримиримого врага, и поделом мне.

Дантеса, которого нужно убить, мне вдруг становится жалко. Ведь он избалованный шалопай, которым помыкает подлый и грязный старик. Я не могу винить Дантеса за страсть к N. – я просто завидую его страсти, которой сам лишился.

Болезнь матери сблизила нас, разнесенных друг от друга жизнью. Приближавшаяся смерть соединяла нас вновь.

Мать тяжело переживала наступившую старость и не переставала страдать, вспоминая свою молодую красоту. Сидя рядом с ней, умирающей, я предавался воспоминаниям детства. Прошлое являлось желанным, но безнадежно утерянным. Я вспомнил постоянную жажду ласки от матери, я хотел прижаться к ней, чтобы она обняла меня и поцеловала, но она лишь сторонилась меня. Мать не любила меня, она любила Левушку.

Помню, когда я, лет трех, вбежал утром в спальню и увидел мать, лежащую на кровати. Тело ее было обнаженным, она лежала на спине, положив руки за голову, и смотрела в окно. Она медленно повернула голову ко мне и снова отвернулась к окну. А мои глаза сами уставились на черные волосы посреди белого тела. Меня обожгло это виденье, и я бросился вон из спальни.

Но по сей день я вижу эту картину перед глазами.

Мать очнулась и сказала мне, улыбнувшись сквозь слезы: «Не успела я привыкнуть к старости, как уж умирать пора». Когда она отходила, я успел шепнуть ей, что мы скоро встретимся. Она очень боялась смерти, и я хотел успокоить ее тем, во что глубоко верю. В ее глазах блеснула надежда, будто я пообещал ей выздоровление.

Она умерла, и я почувствовал, что часть меня умерла вместе с нею. Мать, которая дала тебе жизнь, умирая, забирает ее с собой, и та малая часть, что остается в твоем теле, только ждет случая, чтобы прекратиться, а душа – слиться с душой матери. Мать заслоняла меня от смерти, а умерев, она оставила меня со смертью лицом к лицу.

Когда мать уже не вставала, я однажды застал у ее кровати рыдающего отца. Я впервые увидел его рыдающим. Это горестное зрелище перевернуло мне душу. Я бросился к отцу, обнял его за плечи и поцеловал его в голову. Все мое раздражение против него исчезло перед его беспомощностью и слабостью. Я могу легко разгневаться на человека сильного или на старающегося казаться сильным, но когда я вижу человека плачущего, жалость к нему преодолевает все остальные чувства. А тут еще был родной отец.

Слезы полились из моих глаз от боли в душе за свою черствость и обозленность на отца. Его скаредность, себялюбие, упрямство простились и забылись во мгновенье. Мать протянула руку, отец взял ее в свою, а я накрыл их руки своей. Так восстановилось единство между нами, которое было утеряно из-за нашей, но прежде всего моей, нетерпимости. Мы плакали втроем, предчувствуя близкую смерть, одиночество и испытывая ужас перед неотвратимым. Я вновь обрел мать и отца, но, увы, ненадолго.

Только тогда для меня вполне открылась заповедь о любви к своим родителям. Они есть причина моего существования, и если я не люблю их, то невозможно любить и себя. А чтобы быть в мире с собою, надо любить себя. Но нельзя любить следствие, ненавидя причину. Ненавидеть родителей своих – значит ненавидеть жизнь, в которую они тебя принесли.

Невыносимо видеть плачущих стариков родителей, которым ты бессилен помочь в горе. Теперь каким бы несносным отец ни был, я всегда буду видеть в нем отца рыдающего, с трясущимися плечами.

Когда я вез гроб с моей матерью в Святогорский монастырь, я знал, что везу хоронить себя. Это предчувствие не оставляло меня ни на минуту. Комья земли, падавшие на гроб, отдавались болезненными ударами сердца. Я посмотрел на голубое небо и почувствовал, что душа мамы смотрит на меня. Я улыбнулся ей и произнес шепотом: «До скорой встречи».

Мне представляется совершенно ясно, что на том свете происходит слияние душ детей с душами родителей. Моя душа сольется с душой моей матери, а ее душа – с душой ее матери и так далее, пока слияние не дойдет до Адама и Евы, а там души Адама и Евы возвращаются в Божию благодать, неся в себе души всех будущих поколений. Поэтому Бог представляется мне ящерицей, которая выстреливает длинным языком, а он и есть история человечества. Язык остается какое-то мгновение высунутым, чтобы достичь некой цели (словить муху), а потом возвращается обратно восвояси. И что это за цель, ради которой мы посланы на землю? (Уж не шпанская ли мушка?)

Я не сомневаюсь в цели моей жизни, когда ко мне приходит Муза или Венера. Но визит их недолог, и стоит им уйти, как душевные муки охватывают меня, и мне не найти ответа даже на более простой вопрос: как жить дальше? Уж слишком жизнь моя становится сложна, все нити моих поступков завязываются в узлы, и мне их не распутать. Но жить с ними я не могу, так что мне надо их рубить.