Виктор Меркушев - Перламутровая дорога

Глаза легко привыкают к свету, и когда однажды вместо оранжевого солнца появятся разноцветные звёзды, взгляд неизменно обратится навстречу их прерывистым лучам, оставляя без внимания целое царство теней и мерцающего полусвета. Теперь, отныне и навсегда, их сияние становится символом надежды для любого из нас, знаком мечты и судьбы, посланием на неведомом языке, заключающем в себе все сокровенные таинства бытия и абсолютные истины, к которым стремится прикоснуться душа. В этой вселенной звёзды расположены очень низко, почти над самой головой. Кажется, что их можно достать руками, в то время как само небо расположено гораздо выше, там тлеют туманности и тускло сочится тяжёлым светом холодный эфир. Внизу, где ещё совсем недавно лежала цветущая земля, теперь простирается неровный зелёный ковер, на котором пушистыми островами колышутся изумрудные леса, благородным глянцем серебрятся кусты и тянется вверх со дна водоёмов зелёная мишура водорослей. Счастливая зелёная страна, только смущает бессчётное количество зовущих дорог, перед которыми сложно не растеряться. Все они начинаются в зелени трав и листвы, переливаются розовыми и жёлтыми камешками, горящими как украшения, белеют знойной глиной и стремятся быстрыми змейками к дымчатому горизонту. Там, из его лиловой дымки вырастают волшебные картинки будущего, лёгкие, как перистые облака, умиротворяющие, как морской штиль, загадочные, словно крылья бабочки.

Нет ничего прекраснее этой зелёной земли и нет ничего приветливее её, даже если она привечает не только тебя. И верно: если раньше ты не замечал вокруг себя никого, кто бы не составлял с тобой единого целого, то теперь ты с удивлением обнаруживаешь, что рядом с тобой множество других людей, отличных от тебя, ничем на тебя не похожих, и их никак не меньше, чем тропинок и дорог, которые окружили тебя со всех сторон. Пока ещё ничто не ограничивает твой выбор и не существует ничего такого, чего бы ты был не в состоянии преодолеть, лишь всё ускоряющееся время неудержимо полнится своим приращением, и оно оказывается окрашенным как-то иначе, чем весь остальной окружающий тебя мир. Ты чувствуешь, что время отсчитывает секунды быстрее, нежели успевает биться твоё сердце, и эта разница чутко отзывается в душе волнующим трепетом ожидания. Ожиданием праздника, предвосхищением карнавала. Словно бы тебе было заранее известно, что вскоре всё заговорит на языке любви: и земля, и огонь, и вода, и небо. И тени окажутся пропитаны светом, и струящийся отовсюду свет будет звенеть бесшабашной радостью и весельем. Даже само счастье сведёт воедино все перекрёстки дорог, дабы ты не смог разминуться с ним и исполнит только для тебя чудесную фугу на своём волшебном клавесине. И чёрное будет белым, и ты сможешь увидеть лучистую улыбку удачи, услышать завораживающий голос мечты, а тёмные лики бытия где-то забудут свои уродливые маски. Сколько ещё раз душа, пытаясь обмануть время, будет возвращаться в этот удивительный мир, пытаясь найти всё это снова, вновь прикоснуться к мечте и услышать музыку счастья. Так рождается ностальгия по прошлому и обособление твоего внутреннего мира от внешнего, в котором тёмные лики бытия вновь наденут свои будничные маски, а цвета и формы снова наполнятся своим привычным содержанием. Но как же отучить слух от волнующих нот волшебного клавесина – душа противится такой утрате, и мы ещё долго и настороженно вслушиваемся в гнетущую немоту, пытаясь если не услышать чудесную музыку счастья, то хотя бы обнаружить где-нибудь его стремительные шаги. Эту музыку невозможно забыть, её волнующие аккорды порой мы узнаём в шуме ветров, прибое моря, шелесте листвы, но чем ярче и проникновеннее звучали её ноты, тем сложнее привыкает душа ко всему, что присуще иным мирам и другим временам. Но пока стремится к невозможному душа и напряжён наш слух, внешний мир ещё способен радовать и удивлять, способен находить для нас на теряющей краски земле зовущие дороги и открывать поверх снегов и пустынь манящие горизонты. Только так будет не всегда.

Звёзды поднимутся над головой настолько, что станут почти неразличимы, а небо, напротив, опустится вниз, коснувшись своей леденящей лазурью омертвелых кустов и серой иссохшей травы. Туманности и межзвёздная пыль, словно перламутровый пепел, запутается в волосах, а сонная тяжесть мироздания прижмёт к бесприютной земле, обрывая мысли и дробя истончившуюся память. Щёки, лоб и ладони покроют анаграммы вечности, а глаза утратят живой и вдохновенный блеск. Чужим и неуютным покажется мир, где уже никто не откликается на имена твоих друзей и любимых. И яркие зелёные острова, тени которых ещё отражают помутнелые осколки памяти, и родники души, питающие воображение и пробуждающие мысль, и струны чувств, до сих пор сохранившие эхо отзвеневшей мелодии волшебного клавесина – всё это заносится рваными клочьями растраченного времени, хламом несбывшихся надежд, мерзостью запустения. Разве что взгляд больше не страшит угрюмая бездна небытия, которая обрела голос и разговаривает с тобой на мёртвом языке природы. О непреклонности истин и о смыслах иллюзий, о превратностях цели и о тайнах предназначений. Но никому не дано тебя понять и нет даже внимающих тебе, ибо никто не разумеет мёртвые языки. Так неужели напрасен труд человеческой жизни и никуда не ведёт её многосложный путь, полный исканий, созидания и открытий! Знать об этом, верно, может только каменный Будда, не ведающий времени и находящийся сразу во всех мирах одновременно. Наверное, оттого у него такая загадочная улыбка посвящённого. Облака, нависшие над морем, на мгновение приняли его очертания, разве что улыбки просветления на лице внезапно явленного Будды Ждан так и не увидел в прихотливых формах облаков, зато хорошо разглядел лицо человека, идущего ему навстречу.

На Ждана никто и никогда так не смотрел – насмешливо, пристально, с чувством безусловного интеллектуального превосходства. Подошедший, пожалуй, был ровесником Ждана, однако держался гораздо увереннее его, и в незнакомце ясно читалась завидная независимость и какая-то лёгкая, игривая свобода. Ждан даже не сразу заметил, что одет молодой человек был в такую же лагерную униформу, как и все остальные обитатели дороги. Трудно было поверить, что он мог оказаться невольным попутчиком Ждана при движении в согласной стае – полулюдей-полурыб, хотя так же сложно было предположить, что дорога делает для кого-то исключения или имеет особые, мало к кому применимые законы.

Молодой человек, по-видимому, догадался о противоречивом впечатлении, произведённом им на Ждана и так его озадачившем.

– «Чистая» форма, по Канту, как правило, не несёт в себе никакого содержания, оттого-то и приходится избирать для себя форму куда как менее совершенную. – Человек снова испытующе посмотрел на Ждана и, очевидно, убедившись, что его слова не вызвали недоумения, продолжил: «Самое важное обычно недостижимо для зрения. А самое правдивое – таковым не кажется или же недоступно для понимания».