Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть первая

– Я ее на той неделе встретил, она дворы сейчас убирает. Слушай, она тебя не узнала. А ты? Ты ее помнишь? Помнишь, мы на турбазу ездили на Новый год, а она с девками каталась на горке. Потом мы к ним в комнату пошли. Я со старшей возился, подурней, а ты с этой Светкой.

Антон Иванович не удивился, что ее не узнал. В не очень опрятной женщине на кровати мало что осталось от розовощекой толстенькой и решительной девушки, которую он помнил.

– Вижу, вижу, что помнишь, – сладострастно, влажно и громко зашептал ему Васильич почти в самое ухо. – Она говорит, искать тебя потом хотела. Запал ты ей. Руки, говорит, у тебя теплые. В трусы залез, а ноги боялся раздвинуть. Теперь-то, брат, поздно. Я тут ее по самое не хочу отрабатываю. Видал груди? Как у девки.

Это приключение лет тридцать назад Антон Иванович, конечно, помнил.

Тогда резко завернули крутые морозы, и на лыжной турбазе, куда профсоюз организовал поездку молодежи, сломалось отопление. Делать вечером было нечего. А на горке катались три девчонки из другого домика и ждали, когда на них обратят внимание. Они учились в техникуме, были молодые, но бедовые.

Как-то быстро ребята оказались в их комнате. Выпили, пообжимались, разобрались по кроватям и засопели под одеялами, почти не раздеваясь от холода и иногда прерываясь, чтобы выпить. Вина было привезено много, и пили стаканами. Антон Иванович в обращении со своей пассией отстал от своих опытных товарищей, и потом долго ему было стыдно помнить, как его затуманенные мозги не могли понять, почему Светка сжимала ноги и не пускала его руки туда, куда они хотели.

– Ты давай помоги, раз зашел, чайку вскипятить, – переключился Васильич. – У меня консервы есть. Тушенка. Сгущенка. Жизнь трудная сейчас. Я пенсию получу, сразу на все консервы покупаю. Только рассчитать не удается. То жрать захочется и съем лишнее. То гости придут. Приходится иногда перед пенсией на хлебушек просить.

– А еду я на примусе готовлю, – продолжал он. – На газовой плите нельзя, вредно для здоровья. Газ из плиты закачиваю в примус, но с повышением давления, а то уснешь над примусом, пока чайник вскипятишь. Да ты не бойся, тут все просто.

Он вытащил из газовой плиты сувенирный туристический примус, пластмассовую воронку, шланг с резиновой грушей и начал прилаживать его к одной из конфорок.

Антон Иванович осмотрел кухню, в углу которой у окна уже были следы пожара, и ясно увидел, что здесь случится через несколько дней. Как задымятся тряпки на полу, как дым наполнит кухню и начнет выходить из окон, а под окном соберутся испуганные соседи. Приедет пожарная машина, пожарник наденет каску, разобьет стекло и залезет в окно. Разозленные соседки будут говорить о том, что они предупреждали и заявляли на хозяина во все инстанции. Выведенного на улицу заспанного Васильича увезут на белой карете в страну успокоительных уколов. Разбитые стекла закроют на первое время фанерой, потом заменят новыми, с некрашеным штапиком. И еще много лет голые, без занавесок, окна пустой грязной квартиры будут сиротливо глядеть на улицу, напоминая о пропавшем юродивом майоре, пугавшем в ночи случайных прохожих.

Антон Иванович затосковал, развернулся и пошел к выходу, не попрощавшись. Васильич не понял, что он уходит, а Светка не обратила на него внимание: она чесала гребешком жидкие волосы и смотрела в окно.

Он шел по улице, дыша полной грудью, и казался себе грязным. Ему остро, до чесотки в спине, захотелось попариться в бане. Он подумал, что уже три года, с тех пор как с ним случился гипертонический приступ, не был в бане, которую очень любил. Но сегодня он чувствовал себя абсолютно здоровым и решил нарушить запреты, – конечно, со всей возможной осторожностью. А главное, он был уверен, что странное слово «смерть», которое в последнее время его пугало, в переживаемый момент жизни к нему не относится. Он должен был жить, потому что четко видел план работы, которую должен сделать, и лучше других понимал, что эту работу за него не сделает никто. Польза его работы для общества была очевидна, вот только он не мог представить себе тех конкретных людей, которым его работа была нужна. Он отчетливо видел, что его близким, знакомым и всем людям, которых он встречал в жизни, его теория не нужна. Она не нужна и тем, которым он хотел помогать: сыну, покойной жене, сестре. Не нужна и другим, которым он помогать не хотел, – аморфной массе людей, извращающих жизнь. Он чувствовал странное бесплотное существо, порожденное этими людьми, целью которого было заставить всех людей стать интеллектуальными иждивенцами. Все несчастья людей он представлял теперь идущими от этого существа, которое отучало думать. А его счастье состояло в том, что он может думать и может с ним побороться. Для этого надо освободить себя от теории эфира, которую давно выносил. Ее нужно записать, больше это нельзя откладывать. В этом состоит лучшая страховка его жизни.

Антон Иванович пошел непривычно быстро, как уже разучился ходить. Плечи его распрямились. Все обыденные заботы: и родные, и Маша, и новая машина, и работа, которую он раньше никогда не пропускал, и завтрашняя командировка, в которую не собирался ехать, – его не занимали. Запреты, какие до этого дня были в его жизни, казались ему сейчас искусственными.

В бане оказалось много новых лиц, но были и старые знакомые, искренне обрадовавшиеся его появлению. Два или три раза он объяснил, почему долго не ходил, выслушал положенные сочувственные слова и советы, и ощутил себя вновь принятым в голое сообщество, окруженное специфической атмосферой, в меру душной и влажной, пахнущей распаренными вениками и пивом.

Он зашел в парилку и постоял внизу; смотрел, как мастера подкидывают воду, которая охватывает самые горячие камни и мгновенно испаряется со слабым уханьем, и как мужики наверху радостно хлещутся вениками. Один из веников был эвкалиптовый, – его запах прочистил нос.

Антон Иванович вышел из парилки и постоял под душем. Потом обернулся полотенцем и вышел подышать на улицу. Уже стемнело. На душе было покойно. Сердце билось ровно.

Отдохнув, он снова зашел в парилку, потом еще раз.

Голова постепенно очищалась от мучивших его мыслей, в теле появилась легкость.

Внизу стало казаться недостаточно горячо, очень захотелось подняться наверх.

Наверху было хорошо, только подковыривал всех маленький плотно сбитый Дима, прилегший на лавку. Если бы он молчал, Антон Иванович быстрее спустился бы вниз, а так пришлось задержаться.

Еще один завсегдатай, постаревший волосатый Вова, степенно спускавшийся вниз, поскользнулся и прокатился задом по ступенькам, чуть не сбив Антона Ивановича. Он помог ему подняться, и они вышли вместе.