Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья

Перед сном решили прогуляться. Обошли сначала территорию турбазы. Спустились на берег, немного постояли на мостках, любуясь тихой озерной гладью и багровым закатом, разбросавшим по темнеющей воде слева направо от берега до берега светлые полосы. Потом вышли за ворота на дорогу с лужами, которая повела мимо высоких сосен и темных елей, через комариную низину с ручейком, и, крутнувшись по лесу, вывела на берег, к ровной песчаной площадке с белой каменной пирамидой и установленной рядом с ней знаменитой 76-мм пушкой Грабина. С боков и сзади площадку ограждали ели, спереди – черная чугунная цепь из пяти волн. Памятник славил героев, павших за Родину. Здесь было на пять имен меньше, чем в братской могиле за деревней и, судя по пушке и табличке на памятнике, вместе с пехотинцами лежали артиллеристы.

Этот памятник им показал из машины Тимофей Васильевич. Перед тем как отвезти его к сельсовету, они сделали с ним небольшой крюк к турбазе, чтобы посмотреть, устроит ли это место туристов. Пока ехали, он рассказал, что на южном берегу после отступления немцев осталось особенно много крестов, – на территории турбазы и за ней стояли батареи гаубиц, которые до последнего вели артиллерийские дуэли и не пускали русские полки.

Около памятника отец Волина разговорился с выгуливающим собаку стариком с нахмуренными бровями и заостренным хищным носом. Старший Волин рассказал, по какому случаю они приехали, и собеседник решил добавить старым событиям яркой краски.

– Когда наши поняли, что по шоссе к Витебску не пробиться, – рассказал он с остановками, почти внушая взглядом глубоких глаз и прикусом тонких губ неизвестно откуда полученную информацию, – решили попробовать через озеро. Пехота пошла в атаку без танков, лед танки не выдерживал. Когда цепи дошли до середины озера, по ним стала бить артиллерия фрицев. Потом из Витебска подошел бронепоезд и стал расстреливать наших с фланга, с восточного берега. А как окопаешься на льду? Все там и остались лежать, лицом в снег.

Николай Иванович и сам любил прибавить, чего не было, но завираться так, как дети и старики, пока не умел. Картинка белой равнины с пушистым снежком, к вечеру распятнованной от берега до берега трупами русских солдат, показалась ему слишком живописной. Много было у Красной Армии неудачных боев, но даже немецкие историки не пишут, что в 1944-м году она заваливала землю трупами солдат. Хотя отмечают, конечно, что наступательные действия наши проводили «при самой интенсивной поддержке артиллерии и не щадя крупных масс живой силы», и что после упорных русских атак «большое количество погибших лежало в заснеженных полях и деревнях».

На турбазу Волины вернулись почти в полной темноте. Отец и мать, разложив диван, почти сразу уснули. А сын с полчаса лежал на кровати без сна, борясь с ломотой в теле и наблюдая в окошко за редкими из-за набежавших облаков звездами.

Пока Николай Иванович не заснул, в его голове крутился и крутился тот же вопрос: за что воевали и умирали солдаты, кроме земли, государства, отечества? И вдруг он остановился на том ответе, который давно знал, – за жизнь. За жизнь, которая от бога, которая выше государства. Которая в борьбе за отечество сама только вольна пожертвовать собой, но не пожалеет о жертве и прощена будет в единственном случае, если отечество справедливое, то есть божеское.

Русские солдаты боролись за справедливую жизнь и гибли в войне на уничтожение. И немецкие солдаты боролись за справедливую жизнь, как они ее понимали, а умирали, потому что знали, какую войну развязали, и не ожидали пощады. Но все солдаты, даже самые забитые и обманутые именем бога, врожденным религиозным чувством знали или вспоминали в последний миг, что не жертвы нужны небу, а жизнь.

Об этом и гудят вечерами политые солдатской кровью поля, а звезды, каждую ночь зажигающиеся над ними, все ждут и ждут, когда сменяющие друг друга поколения людей научатся обходить приготовленные им соблазны.

Ранним утром следующего дня Николай Иванович Волин проснулся от щебетания птичек и зуда деятельности. Вчерашняя хандра прошла. Как будто он решил задачу, которая стояла перед ним, и снова хотелось жить, а мертвое оставить мертвым. Пока родители просыпались, он пробежался босиком по мокрой траве до мостков, поприветствовал солнце, показавшееся из-за деревьев на правом берегу, и искупался в тихом озере.

Пока бегал, решил съездить сегодня в одно местечко. Его мама в девках, как она говорила, работала в яслях в Минской области, в городке Глубокое, куда попала по распределению после педучилища. От турбазы до Глубокого было три часа на машине. Хотелось посмотреть на этот город, да и маму порадовать, – пускай вспомнит молодость.

Неожиданно запротивился отец. Он сказал, что они не шляться сюда приехали, а со святой целью. Мол, отвезите его домой и шляйтесь с матерью, где хотите. Еле уговорили. Маме Волина пришлось даже всплакнуть и сказать укоризненно: «Как тебе не стыдно!»

Но первым делом они заехали на кладбище, чтобы получше запомнить дорогу, сфотографировать братскую могилу и взять горсть земли.

Утром и поле, и лес показались веселее. На небе ни облачка. Ветра нет. Тишина. И ничего таинственного ни на кладбище, ни на опушке леса, ни в поле.

Набрали кулек земли, чтобы рассыпать ее на могилах родителей солдата и вместе с землей упокоить на родине частичку его духа. Тогда мама Волина, приходя на кладбище к родителям, будет приходить и к нему тоже.

Езда по хорошим белорусским дорогам с чистыми обочинами была в удовольствие. Постоянно попадались местечки, оборудованные для отдыха водителей и их пассажиров. Столики под деревянной крышей, беседки и веранды, вкопанные в землю бревна-братишки от мала до велика – все было к месту, раскрашено яркими красками, радовало глаз и манило остановиться.

После Полоцка начались сосновые леса, а на дорожных указателях появились километры до Прибалтики. Потом дорога отвернула от Западной Двины на юго-запад, повела по полям и вывела к Великому озеру, около которого расположился город Глубокое.

Мама Волина не была здесь больше пятидесяти лет. Все вокруг казалось ей знакомым и в то же время до неузнаваемости изменилось. Три раза проехав взад-вперед по улице Советской вдоль восточного берега озера в поисках ее ясель, и не найдя их, припарковали машину и стали искать ногами. Николай Иванович свернул за мамой с улицы к озеру. Сзади брюзжал отец, удовлетворенно подсказывая, что они ищут вчерашний день, и что он их предупреждал.

Прошлись переулками и по берегу. Мама Волина вроде бы узнавала старые места, и где она купалась, но пятьдесят лет назад не весь берег был застроен домами и сараями, меньше было переулков и тупиков, а дома, в которых были ясли, запомнились ей большими, выделяющимися среди других. Теперь вокруг было много больших домов. Надо было спрашивать, но прохожих не было, да и праздно шатающихся или чего-то работающих во дворах почти не видели: в одном проулке только пара мужиков перебирала крышу баньки, а в другом хозяин красил железные ворота, – вот и все доступные жители.