Виктор Дьяков - Золото наших предков

– Кого вы имеете в виду?

– Ну, помните, мы с вами говорили о Шилове, Глазунове, Шемякине и ещё этот лужковский любимец Церетели, о самых сейчас раскрученных?

– Да вспомнил, мы на заре нашего знакомства действительно уже касались этого вопроса. Я могу лишь повторить своё мнение, но поверьте, его разделяют многие искусствоведы. Шилова, я думаю, забудут ещё при его жизни. Посредственный портретист. Что касается Шемякина и Церетели… Вы правильно заметили, они раскручены. Шемякин сумел раскрутиться за границей, Церетели здесь. Я их уважаю как людей, которые умеют подать, даже навязать своё искусство, проламывая при этом все преграды. Но оно меня совсем не впечатляет. Особым пластическим дарованием, на мой взгляд, ни тот ни другой не обладают. Прежде всего по этой причине они стоят несколько в стороне от господствующих линий в развитии искусства. Они не модернисты и не пост-модернисты, они сами по себе, занимаются в основном тем, что без устали заявляют о себе, и надо признать не безуспешно. Примерно то же можно сказать про Глазунова, у него слабость – политическая коньюктура. Это их роднит с Церетели, оба любят потереться возле сильных мира сего.

– А кто же тогда, кого же можно назвать настоящим, большим мастером из ныне живущих?

– Ну, как вам… Помните я вам про Илюшу Кабакова говорил? Слышали это имя?

– Нет, разве что от вас.

– Это художник-концептуалист. Концептуализм – одно из течений постмодернизма. Он долго в «Мурзилке» работал, настоящий, большой мастер. Ещё Мастеркова, Немухин… Да чуть не упустил, этого вы обязательно должны знать. Одним из самых талантливых художников, если не самым талантливым, второй половины двадцатого века был Анатолий Зверев. Слышали о таком?

– Никогда, первый раз.

– Это настоящее явление, художник абсолютного эстетического вкуса, невероятной одарённости.

– Так почему же он не известен, не знаменит, а эти о ком вы говорите как о посредственностях?…

– Как о посредственностях я о них, исключая Шилова, не говорил. Они способные худож-ники, но и только. А что касается Зверева… Почему при таком даровании, он фактически не состоялся? Да всё с того же. У нас же выпала двенадцатая серия. Он должен был стать гениальным учеником гениального учителя. А учителя ему под стать, увы, не оказалось. К сожалению далеко не каждый большой талант обладает способностью самостоятельно учиться и совершенствоваться.

– Он что уже умер?

– Да, ещё в восемьдесят шестом году. Он был двумя годами старше меня. Этот бродяга-гений мог взмахом руки создать шедевр и при этом погибать от нищеты и пьянства. Он не совсем реалист, но его экспрессивная манера не была помехой прочтения сюжета его картин, как у большинства модернистов…

На работу Пашков вышел в приподнятом настроении, как говорится, полный сил и планов. Калины с утра на производстве не оказалось. Сейчас он свой рабочий день начинал в офисе. Пашков спустился в помещение склада готовой продукции. Дверь склада была распахнута, там находился Фиренков и несколько рабочих. Происходила обычная выдача сырья на переработку. Последовали приветствия и рукопожатия. Пашков не обратил внимания, что бесхитростный Фиренков почему-то смущается, избегает смотреть ему в глаза. Но вот выдача сырья завершилась, Фиренков освободился, но начал не торопясь заполнять какие-то накладные. Пашков подождал, потом не выдержал, подошёл:

– Ну что Толя, начнём передачу склада. Чего тянуть-то?

Фиренков покраснел как девушка и смущённо заговорил?

– Ты знаешь Сергей… ты эт, с Калиной поговори. Он мне приказал тебе склад не переда-вать… и ключи не отдавать. Ты уж извини, я что, я бы с удовольствием. Знаешь, как я тут намаялся? Не моё это дело, я лучше зубилом, чем эти заботы.

– Таак… Ничего себе новости, – Пашков был основательно ошарашен. – А он хоть объяснил тебе в чём дело-то?

– Не знаю Сергей. Сейчас Калина у нас фактически за директора. Он почти каждый день уговаривает меня на складе работать. Я не соглашаюсь, но он не отстаёт. Ты дождись его, он часа через два подъедет, поговори, может всё образуется. А я готов хоть сейчас тебе всё передать, с ума долой, из сердца вон.

Пока Калина отсутствовал Пашков в нервном раздумье ходил из угла в угол, со склада в цех, из цеха в лабораторию. Женщины несомненно что-то знали, но на интересующую Пашкова тему не заговаривали, без умолку болтая про то, как хорошо Калина управляется с фирмой. Людмила как бы в шутку высказала: пусть бы так и осталось, Шебаршин совсем не выходил. Потом она поведала Пашкову о скандале с директорской дочерью…

Калина приехал перед обедом. При виде Пашкова он выразил показное радушие:

– Вот и наш отпускник явился. Отдохнул, сразу видно. А у меня для тебя хорошая новость. Тебе ведь отпускные не заплатили? Можешь получить в бухгалтерии. Мы сейчас с деньгами.

Пашков исподлобья смотрел на излучавшего приветливость Калину, слушал его минуты две, после чего перебил:

– Петя в чём дело?… Почему ты запретил Фиренкову передавать мне склад?

Калину, конечно, не удивил этот вопрос. Он едва заметно усмехнулся, встал из-за стола, подошёл к сейфу, отпёр, что-то поискал, не найдя раздражённо закрыл, вернулся за стол.

– Сергей, ты, конечно, в курсе, что Шебаршин лежит после инфаркта. Ещё недели три про-валяется. Знаешь, я много тут передумал, хоть свободного времени почти не было. Я же сейчас тут на все руки и швец, и жнец. Сергей, ты только не торопись меня анафеме предавать. Так вот, благодаря тому, что Шебаршина сейчас нет, и вся власть фактически у меня, тебе… Ты только не пси-хуй… Тебе лучше всего сейчас написать заявление об уходе по собственному желанию и спокойно, тихо отсюда свалить, спрыгнуть с пороховой бочки, на которой ты сидишь, – спокойно будто озвучивал обыденные вещи, говорил Калина.

– Ишь ты. А чего это ты за меня решаешь? – Пашков говорил едва сдерживаясь.

– Ты не горячись, сам подумай. Шебаршин давно догадывается о твоих махинациях на складе. Даже не догадывается, а уверен в этом. Он мне уже несколько раз намекал, чтобы я помог ему тебя поймать.

– Но ведь ты не согласился?

– Да… и никогда не соглашусь. Помнишь фильм «Место встречи изменить нельзя»? Там уголовник этот, который на бильярде играл, говорит Жеглову: чтобы я своего блатного кореша уголовке сдал? Да не в жизнь. Помнишь?… Так и я. Я как и ты служил, дерьмо ложками хлебал. И я тебя никогда этому сынку не сдам. Но ты же не остановишься. Ты же как брал, так и будешь брать, и они тебя и без меня рано или поздно поймают, да ещё и я вместе с тобой погорю, – опять же обыденно объяснял сложившуюся ситуацию Калина.

– Эх Петя, да не в жизнь, как ты сказал, не поймать ему меня, этому лодырю и белоручке, – с жаром возразил Пашков.