Александр Проханов - Русский

«Серж, меня насилуют каждый день! Нинон!»

Он обморочно читал надпись, еще и еще. Где-то рядом, наверху, в развратном отеле, насиловали его невесту, кидали на кровать, наваливались тяжелыми волосатыми животами, хрипели от наслаждения, вбрасывали в ее лоно свирепое раскаленное семя. И он не в силах прийти ей на помощь. Он ее погубил, отдал палачам и насильникам, и ее чудесная серебристая кожа, смеющиеся глаза, милый розовый рот вызывают похоть у извращенцев и извергов.

Он кинулся к дверям и ударился лицом о железные прутья. Вернулся к столу, где лежал ужасный, написанный кровью транспарант. Жестяная труба, свисавшая с потолка, круглилась своим сияющим полированным нутром. В ней стоял ровный рокот и гул, как будто гудел трансформатор. Если он попытается, как Раджаб, втиснуться в трубу, в него ударят молнии, обовьют электрические разряды – и он, мертвый, обугленный, рухнет на стол.

Была возможность вызвать Вавилу и сказать ему, что он согласен работать, пусть только отпустят невесту. Но тут же он вспомнил чудовищную оргию, хруст переломанных детских пальчиков, хрип женщины, чье горло заливали жидким свинцом, – и понял, что не сможет творить в условиях ада, строить храм, опрокинутый в центр зла. Оставалось одно – побег, который предлагал белорус. Их побуждали к побегу две разные силы. Белоруса – его фантастическая мечта воскресить Советский Союз, служение славянскому герою и избраннику Лукашенко. Его же, Сергея, – только мучительная боль и вина, стремление спасти Нинон.

Вернувшись в спальный отсек, он сказал белорусу:

– Я согласен. Делаем, как ты сказал.

– Отлично! – хлопнул его по плечу белорус. – Я же говорил, что не у всех русских яйца отрезаны!

Серж не спал, глядя на близкий бетонный потолок с тусклым светильником, который вдруг начинал разгораться, одевался прозрачным заревом, становился алым, золотым, его окружали фиолетовые и розовые кольца. Он отделялся от бетонного неба, начинал парить, скользить, мчался в мироздании, как волшебный корабль.

Предстоящая схватка волновала Сержа. Он торопил ее, ждал с нетерпением, когда завоет сирена и все заспанное, угнетенное, безропотное скопище кинется утолять свою животную нужду, свой животный голод. Пугаясь хлыста, сберегая свои жалкие жизни, невольники отправятся выполнять рабскую работу, в которой еще больше утратят человеческое подобие, еще теснее собьются в покорное стадо.

Он же, Серж, не таков. Он преодолел свой страх, свою животную покорность, и его сокровенная суть, которая от ударов бича спряталась в самую сердцевину испуганной и попранной плоти, его личность вновь обрела свободу. Она восстала, она готова сражаться. И то, что должно случиться, будет не просто побег. Это будет восстание. Он добудет в бою оружие. С боем, с победным бесстрашием, сокрушая мучителей, обретет свободу.

Эта мысль казалась ему восхитительной. Никогда прежде он не чувствовал такую потребность в свободе. Он всегда был свободен, и его творчество, его прихоти, выбор знакомств, общение с друзьями и женщинами – это были бесплатные дары свободы, за которые не приходилось сражаться. Его нынешнее заточение и плен, попрание личности, унизительный всеобъемлющий страх подарили ему это удивительное преображение. Победу над страхом, новое обретение личности. Сладость восстания.

Он не думал о неудаче, о возможной смерти в бою. Еще и еще раз представлял бредущую по тоннелю колонну. Сонного верзилу в хвосте, висящий на его плече автомат, маленький, ладный, с золотистым ложем и коротким вороненым стволом, на конце которого прилепилась крохотная чашечка, похожая на темный цветок. Автомат задрожит, затрепещет, и огненные очереди станут рвать малиновую ткань на бедрах китайца, и тот начнет выгибаться на своих кривых волосатых ногах, роняя красную плеть.

Светильник превратился в золотой подсолнух, летал над ним, как волшебный корабль, на котором находился Лукреций Кар, сияли его солнечные глаза. Радовался его преображению, благословлял на восстание.

Чем больше он думал, тем восторженней были его мысли, тем восхитительней казалось его преображение. Он восставал не только против тех, кто его унизил, причинил страдание и горе лично ему. Он восставал против подземного царства, злого колдовства, чудовищного ига, которое нависло над его страной и народом. Против мерзкого злого карлика, желавшего превратить его Родину в подземелье Черного солнца, исповедника религии тьмы. Он, Серж, одинокий воин, восставал против царства зла, был спаситель, сказочный герой, русский богатырь.

Эти мысли помещали Сержа в таинственную, почти бессознательную, забытую глубину русских сказок, народных преданий, фамильных легенд о дедах и прадедах, среди которых были мученики-врачи, погибшие на эпидемиях тифа, поэты, поплатившиеся свободой за вольнолюбивые стихи, офицеры, получившие Георгиевские кресты на германской войне, солдаты, погибшие в кровавом дыму Сталинграда. Серж вдруг ощутил себя продолжателем их судьбы и доли, персонажем русской былины и сказки, героических поэм и эпических романов. И эта вмененная ему доля, совпадающая с героической долей предшественников, восхищала его.

Космический корабль носился над его двухъярусной койкой. Серж прикрывал глаза, и тогда лучезарное светило превращалось в радужный крест, пернатую звезду, и он чувствовал на себе неусыпное любящее око Лукреция Кара. Тот радовался его преображению, вдохновлял на восстание. На этом корабле вместе с русским космистом находились Сергей Есенин, Александр Матросов и Юрий Гагарин – все вдохновляли его.

Пленная царевна, его ненаглядная Нинон, стояла у врат заколдованного града, взятая в плен змеем. И он, Серж, русский герой, в сияющих латах, на белом коне, вонзал в змеиную пасть золотое копье.

Завыла сирена, словно по туннелю скачками помчалась железная гиена с налитыми кровью глазами. Серж вскочил навстречу дикому звуку, испытывая не ужас, а яростное нетерпение, зная, что зверь будет сражен, неистовое железное сердце зверя будет пробито.

– Становись в хвост колонны, – приказал Андрей, когда их построили в полутемном туннеле, и таджики, тихо переговариваясь, вытягивались в понурую, покорную шеренгу.

Серж пятился, приближаясь к хвосту, глядя, как проходят вдоль колонны автоматчики, пинками ровняя ряды. Как пристраивается в хвост апатичный верзила с одутловатым лицом и металлической надписью: «Секьюрити». Не мог отвести глаз от портативного автомата с медово-желтым прикладом и ложем и черной чашечкой на конце ствола. Искал китайца, его малиновую набедренную повязку, в которую должны вонзиться очереди, и, к своей досаде, не находил.

Он видел удаленную железную дверь, перед которой в пятне света стояли два автоматчика, небрежно переговаривались. Смутно виднелась надпись сталинских времен: «Граница поста». Рядом с дверью темнела полукруглая ниша – быть может, ответвление в соседнюю штольню. Серж жадными зрачками вычерчивал линии бросков, направление ударов, вписывая в моментальный чертеж предстоящего боя своего напарника, себя самого, тусклого верзилу и двух, стоящих в отдалении охранников, которые, в случае промедления, удалятся на недоступное расстояние, исчезнут за поворотом.