Николай Векшин - Эликсир жизни

Я вкалывал как одержимый. «Кто пашет глубоко, тот пойдет далеко», – подбадривал меня Бубрецов. Я приходил в лабораторию рано-рано утром, а уходил поздно-поздно вечером. Частенько недосыпал. Ни на кого и ни на что не обращал внимания. Временами был рассеян. Лида подозрительно посматривала на меня: не завел ли любовницу. Вот глупости. Я умордовывался на более интересном, на науке. Наука подобна красавице: не жалует того, кто не готов пожертвовать ради нее своею жизнью.

Однажды ближе к ночи я, уставший до тошноты, возвращался пешком в общагу и вдруг увидел, что фонари вдоль дороги качаются. Я остановился. Земля тоже покачивалась. «Вот, придурок, доработался!», – воскликнул я в сердцах с испугом и дал себе зарок передохнуть пару деньков. Нетвердой походкой дошел до общаги. Около входа толпились студенты. Я прошел мимо. Лифты не работали. Я стал подниматься на 9-й этаж пешком. Лестница начала дрожать. Я ухватился за стенку и, шатаясь и оступаясь, добрался до своей комнаты. Дома никого не было: ни жены, ни дочки. Это меня удивило. Лампочка в комнате раскачивалась. Я в растерянности лег на кровать. Вскоре качка прекратилась. Оказалось, что дело было не во мне: до Москвы докатилась волна румынского землетрясения. Назавтра я снова с утра побежал в лабораторию.

Прошел месяц. Мои опыты не дали результатов. Бубрецов подошел, когда я в очередной раз измерял свечение митохондрий, и шутливо спросил: «Ну, Кеша, как великие откгытия?». Я со вздохом признал, что нужно еще немного времени. «Еще месяц хватит?», – иронично спросил он. «Пожалуй, хватит. Надеюсь», – уже без прежнего апломба ответил я. Прошел еще месяц. Успеха не было. Я признался в этом шефу и попросил еще месяц. Он разрешил. И вновь мои надежды оказались напрасными. Большие начинания всегда кончаются либо успехом, либо крахом (кстати, малые начинания всегда кончаются одним и тем же – ничем). «Давай отложим откгытия на потом, а пока сделаем запланигованную габоту. Договогились? Только одно условие: никаких условий», – предложил Бубрецов. «Договорились», – безутешно согласился я.

Бубрецов был мелкий, щуплый, конопатый, очень подвижный и веселый. Над его картавостью коллеги потешались в открытую, но он не обижался, смеялся вместе с ними. Все они были физики и биофизики, энергичные и задорные. Занимались применением люминесценции в биологии. В то время возник сильный интерес к биомембранам. Одним из объектов были мембраны из мышц кролика. Эти мембраны – ретикулум – нам привозили с биофака МГУ, где кто-то из биохимиков наладил их выделение. Как выяснилось через несколько лет, этим биохимиком была моя будущая вторая жена. Расчет и случай правят миром.

Моя работа с ретикулумом началась с открытия, точнее – со злополучного открытия. Случилось это так. Как-то вечером подошел Бубрецов и протянул маленькую пробирочку с раствором: «Вот нам пгивезли из МГУ свежие мембганы гетикулума. Нужно посмотгеть их белковую люминесценцию». В тот же вечер я начал делать прикидочные опыты. Они оказались ошеломляющими. К полуночи, когда в лаборатории уже не было ни души, я нехотя завершил работу, убрал ретикулум в холодильник, выключил аппаратуру и счастливый потопал в общагу спать.

Рано утром снова был за прибором и работал до позднего вечера, почти не отрываясь. Коллеги каждый час пили кофе или ходили в буфет. Я за весь день оторвался от работы только на короткий скудный обед. Надо мной шутили: «Эй, Никишин! Хватит насиловать аппаратуру! Дай ей отдохнуть». Но зуд открытия не давал мне покоя. Несколько дней я азартно ставил опыты. Всё повторялось в лучшем виде. Единственное, что смущало, это то, почему до меня никто не видел такого: белок излучал ультрафиолетовый свет дискретно, узкими полосами. Это было похоже на известный эффект дискретных энергий у молекул в замороженных углеводородах. Тот эффект имел ясную физическую природу. Мой же эффект объяснить было невозможно.

Наконец я показал свои результаты Бубрецову. Он в замешательстве смотрел на узкие линии, записанные прибором на бумажной ленте, и бормотал: «Ничего не понимаю. Этого не может быть. Откуда такое?». Я стал его убеждать, что это – открытие. Бубрецов резонно заметил мне: «Викентий, если хочешь убедить, то не тужься убеждать, а потгудись объяснить». Разумных объяснений у меня не было.

Вдруг Бубрецова осенила догадка: «А на каком пгибоге ты это измегял?». Я кивнул на установку, стоящую в углу. Бубрецов присвистнул и засмеялся: «А ты не обгатил внимание, какая там стоит лампа?». Я в замешательстве подошел к прибору и посмотрел. Это была ртутная лампа. Я всё понял. Такая лампа дает не сплошную полосу ультрафиолета, а отдельные линии. Краска стыда бросилась мне в лицо, ибо, как говорится, каждый имеет право на ошибку в высшей математике, но никто не имеет права на ошибку в таблице умножения. Это было фиаско. Бубрецов, видя мою подавленность, перестал смеяться и попытался подбодрить: «Не пегеживай! Не ты пегвый так накалываешься. Я сам, будучи студентом, сделал примегно такую же ошибку и чуть не отпгавил статью об „откгытии“ в жугнал. Спасибо, что шеф вовгемя вегнулся из командиговки…».

Я понял, что к научной истине приходят последовательно: ошибка за ошибкой. И я был признателен Бубрецову за то, что он уберег меня от публичного позора; коллеги ничего не узнали о злополучном открытии. Я получил урок: повторяемость результатов не есть гарантия правильности опыта. И еще: торопись без суеты. Когда торопишься, вспомни, сколько раз ты куда-нибудь спешил и что из этого выходило.

Дипломная работа занимала почти всё мое время и мысли. Иногда я так глубоко погружался в размышления, что не замечал ничего вокруг. Однажды рано утром, еще не совсем проснувшись, шел из общаги в лабораторию и думал о предстоящем эксперименте. Шагал прямо по шоссе, так как тротуара тут еще не было, кругом велась стройка. Погрузившись в мысли, не сразу обратил внимание на какие-то звуки позади. Хотел было отодвинуться не оборачиваясь, как вдруг ощутил сильнейший толчок в плечо, от чего вмиг пробудился от своих дум. Возмущенно развернулся, желая врезать грубияну как следует, и замер в изумлении. Меня толкал автобус! Водитель сигналил и крутил указательным пальцем у головы, а пассажиры дружно смеялись, видя мое намерение пободаться с автобусом.

Наука божественна, но храмы науки населены отнюдь не богами. Эту истину я понял на дипломе. Бубрецов предупредил, чтобы я ни в коем случае не распространялся на кафедре о результатах. После конфуза со злополучным открытием у меня и в мыслях такого не было. Как потом выяснилось, Бубрецов опасался не нового конфуза, а утечки информации. Результаты оказались достаточно важными. Их приняли в журнал «Доклады Академии».