Николай Векшин - Эликсир жизни

Я сидел, смотрел в полуоткрытое вверху вагонное окно, жевал яблоки, бросал огрызки в степь и щурился от встречного ветра и яркого солнца. В купе заглянула молодая красивая цыганка и заговорила нараспев, с заменой некоторых «о» на «а»: «Э, залатой, хароший, зачем грустный такой сидишь? Давай пагадаю, дарагой!» – «Спасибо, не нужно» – «Пачему не нужно, ненаглядный? Ты что – уже всё знаешь?». Я смутился. Цыганка рассмеялась и попросила: «Дай яблоко!». Я протянул ей. Она взяла яблоко и проворковала: «Ах, добрый ты юнош, счастье тебе будет. Дай 10 рублей!». Я потянулся было к карману, но сообразил, что если дать, она попросит еще. «Не могу, мне на жизнь надо в Москве» – «Да я верну, не бойся, дай! Пагадаю. А то счастья не будет» – «Правда не могу» – «У-у, ты жадный что ли? Дай!» – «Нет» – «Смотри, жалеть будешь! Дай, а то беда придет» – «Не могу». Цыганка была сильно раздражена. Ее лицо стало вдруг безобразным и как будто старым, покрылось морщинами и позеленело от злобы: «Ну, пеняй на себя. Жить хорошо не будешь. Кровью харкать будешь. Мучиться будешь. Мочиться песком станешь. Поносом к смерти изойдешь». Я растерялся. Сколько бы классики ни писали, что врут цыганки, но душа к столь ужасным словам спокойно отнестись не может. Злобные слова шипят, извиваются и жалят.

Цыганка увидела мою растерянность. Усмешка превосходства скользнула на ее мрачном лице. Она схватила мою руку и поднесла к своим пронзительным глазам. Затем отпустила руку, вопросительно на меня вытаращилась и быстро вышла из купе. Я тупо уставился на ладонь. И, конечно, ничего не увидел.

Столица встретила меня белой метелью. Я обалдел: «Тут зима что ли?!». Но это летел тополиный пух. Порывы ветра мели и вздымали вокруг тучу снежинкоподобных хлопьев. Куда ветер дует, туда все пылинки и летят. С тех пор каждый год, когда в июне начинается тополиная карусель и все клянут службу озеленения, я вспоминаю тот день приезда в столицу.

Я подал документы на биофак МГУ и поселился в общаге. Конкурс был 9 человек на место. Генетика, биохимия и биофизика – вот где я видел надежду разобраться с самым главным, что есть на свете – с феноменами жизни и мысли. Я хотел выучиться и открыть «эликсир».

Первым экзаменом была биология. Мне достался билет с вопросами о питании растений, о дыхании рыб и об устройстве дождевого червя. Я мучительно пытался воскресить в памяти то, что читал в «Биологии» Вилли, но вспоминались лишь смутные картинки: какие-то цветочки и чьи-то кишки. Я призвал на помощь логику. Вот какие получились ответы. Растения питаются путем извлечения питательных веществ из воды, падающей на листья. У рыбы есть зубы, чтобы пережевывать пищу, и мощные легкие, чтобы дышать под водой. А у червя есть маленькое сердце – чтобы гонять кровь по всей длине, мышцы – чтобы быстро ползать под землей, а также два мозга – спереди и сзади – чтобы не нужно было разворачиваться при смене направления движения на противоположное. От таких ответов лица у экзаменаторов вытянулись. «А Вы, молодой человек, ничего не перепутали?», – деликатно спросил пожилой профессор. Я задумался. Тогда его помощница вытащила из своей большой сумки школьные учебники по зоологии и ботанике и открыла их на нужных страницах, чтобы я увидел, на сколько далеки мои ответы от истины. Экзаменаторы стали спрашивать что-то из анатомии. С каждым моим ответом они растерянно переглядывались. Я смутился и замолк. «Молодой человек, а Вы уверены, что правильно собрались именно на биофак?», – спросил профессор. «Да, уверен», – промямлил я неуверенно. «Но ведь Вы не знаете элементарных вещей! Может быть, Вы забыли всё из-за волнения?», – попытался помочь мне профессор. Я потерянно молчал. «Ну, хорошо, расскажите нам хоть что-нибудь – что Вы знаете». Я вспомнил то, что читал в «Генетике» и других книжках. И начал рассказывать, сначала путано и сбивчиво, а потом всё уверенней и всё более и более увлекаясь. Я говорил про дезоксирибонуклеиновую кислоту (ДНК), хромосомы, ферменты, про живую клетку. Сам не заметил, как заговорил в полный голос, встал и начал оживленно жестикулировать. Теперь лица у экзаменаторов вытянулись, но уже в другом направлении, не вниз, а вширь: они блаженно улыбались. Потом они приостановили мой монолог и попросили на время выйти за дверь. Совещались долго. Я нервно ходил взад-вперед перед дверью аудитории и страстно желал, чтобы не влепили двойку. Наконец вызвали. «Уважаемый молодой человек, – обратился ко мне профессор, – мы впервые оказались в столь щекотливой ситуации, когда не вполне ясно, как поступить. Ваши познания в зоологии, анатомии и ботанике, как бы это помягче выразиться, не привели нас в восторг. С другой стороны, Вы недурственно знаете кое-что из генетики, биохимии и биофизики. Кроме того, нам понравилась, что Вы умудряетесь сочетать логику и увлеченность. Поэтому мы решили поставить Вам четверку. И желаем успешной сдачи других экзаменов!». Я онемел от счастья.

Перефразируя Вольтера, можно сказать, что счастье прилетает на крыльях, а уходит на костылях. В тот год, чтобы поступить, нужно было набрать все 15 баллов из 15. Узнав это, я забрал документы сразу же, как только сдал последний экзамен. А через неделю на биофаке объявили дополнительный набор и приняли почти всех. Я огорчился своему поспешному шагу, но было уже поздно.

Неудача это такая удача, смысл которой тебе пока не понятен. После неудачи в МГУ я подал документы на факультет биофизики Медико-биологического Института (МБИ). Конкурс был всего 3 человека на место. При этом на факультете биохимии конкурс был 8 человек. Причина такой разницы была в том, что на биофизике не было абитуриенток. Девушки опасались сдавать физику, предпочитая химию на факультете биохимии. А те редкие девушки, которые хорошо знали физику, на биофизику всё равно не принимались. В приемной комиссии им доходчиво объясняли, что пришлось бы иметь дело с радиацией, а это пагубно для женского здоровья. Формально это звучало вполне убедительно. Но это было не законно. Некоторые девушки попытались бунтовать. Их быстренько усмирили.

На самом же деле причина была в том, что декан факультета биофизики профессор Владимир Андреевич Юрьев на дух не переносил женский пол в науке (только в науке). В приватных мужских беседах он декларировал следующее: «Один мужчина – одна проблема; одна женщина – проблем не сосчитать. Женщин нельзя пускать в лаборатории; от них только вред и суета. Им ведь нужно произвести впечатление, очаровать каждого, будь даже этот каждый телеграфным столбом. А кого они не в состоянии очаровать, того начинают ненавидеть. Никогда никакой истины не услышите от того, кто озабочен тем, чтобы хорошо выглядеть. Не случайно среди великих ученых не было женщин; и не будет, какие бы социальные условия не создавались. В науке женщины никогда не вытеснят мужчин, ибо даже лучшая дюжина куриц не заменит в курятнике одного дрянного петуха».