Роман Шабанов - 18 ночей усталого человека. Дневник реальных событий

1871. Звучит как год…сто сорок лет назад. Жили другие люди. На этом месте, где я лежу не было дома. Вероятно был какой-то деревянный барак. Там жила бедная семья. Отец – рыбак, мать – прачка, сын – мечтал работать в театре. Он еще не знал кем он будет. О просто хотел связать жизнь с театром. Как это сделать он тоже не знал. Только каждую ночь, когда он засыпал, он видел сон, что он стоит на сцене, а вокруг него много огоньков. Дурак. Такой же как и я впрочем. Прятал под подушкой хлеб и во вне воровал картошку у соседей. Умница.

Что чувствует человек за сорок восемь часов до ухода в иной мир? Немного радость. Никто не будет беспокоить вопросами – как у тебя дела, успехи в карьере. Не надо будет никому ничего доказывать. Ты просто уходишь, прикрыв дверь, оставляя всех в легком недоумении, которое сменится через некоторое время ужимками. Какой он смешной, решил сдохнуть в день рождения президента. Вот, умора, ему приспичило уйти в тот самый момент, когда так нужна рабсила для переезда. И прочее, и прочее. Люди будут расценивать это сперва как горе, а потом спустя совсем немного времени, как предательство. И ничего с этим не поделаешь. Они будут кричать «это не честно», подразумевая не то, что мне было больно уходить и как я сейчас там – буду мерзнуть в земле, а то, что каково сейчас им – чистой воды эгоизм. Пока я еще говорю и могу сказать многое, я пойду и…открываю глаза и вижу над собой пушистое создание. Брысь. Вернулся. Сколько я его не видел? Неделю или две? Пришел, чтобы занять мое место. Рановато. Дай мне еще срок, а пока пшел вон.

Кот спрыгнул с кровати, лениво пошел восвояси, остановился около самого выхода, медленно повернулся – как по-человечески он посмотрел, с ненавистью и отвращением. Его густая шерстка задвигалась, и где-то в боку дернулось – кот нервничал. Я бросил «брысь», тем самым поторопив его.

Я вышел из комнаты и не узнал остальную часть квартиры. Прихожая была в кошмарном состоянии – висевшая ранее одежда, в том числе и моя, лежала на полу. Моих ботинок не было на месте. Ковер был свернут и на зеркале висели фотографии – мои из института, из той жизни, беззаботной и настолько забытой, что, кажется, не я стою рядом с моими друзьями на фоне водопада, многочисленных кухонь и кислотных стен ночных клубов. Это мой брат? Мой сосед? Мой знакомый, с которым больше никогда не увидимся. Как они могли попасть сюда, на это зеркало. Что вчера происходило? Что за саботаж?

Я бросился в комнату, резко швырнул Сергея на пол, тот прокричал «нет». Я не дал ему подняться, прижал его ногой и воскликнул «откуда». Он засмеялся. То же самое он делал и в моем спектакле – когда его бил сосед, то он сперва закрывался, наступала истерика, и было неясно, то ли он плачет, то ли смеется, и, дав возможность зрителю посомневаться, он открывается, и мы видим его чудовищный оскал. Сейчас он не прятался – сейчас я видел все.

– Что это? – кричал я, не давая ему опомниться. Он не поднимался с пола. Наконец, мое терпение лопнуло, и я его приподнял. В тот самый момент он вырвался, отряхнулся, как от чего-то очень грязного и проорал «да пошел ты». Потом я услышал целый монолог. Хороший финал пьесы, когда главный герой узнает про себя истину, хотя перед этим ему боялись сказать, либо ждали удобного момента. Он мне сказал про то, что меня никто не уважает. Что постановка – дерьмо, да и все, что было связано со мной имеет подобное определение. Я его слушал. Мне не было трудно это слушать. Я был готов к этому. Из его слов я понял, что они хотели сделать меня своим, приобщить к культуре города, но разуверившись во мне, перестали это делать. Они даже хотели принять меня таким, какой я есть, но это было очень сложно. Я не давал им возможности высказаться на репетиции, все время затыкая им рот своими фантазиями. Они хотели договориться на свежем воздухе, ждали его около театра, но я по их мнению сбежал, как последний трус. И ему, который всего месяц в этом городе, подружившийся за это время с самыми интересными и полезными людьми было странно, что я, как человек из одной вроде бы сферы имеет противоположную точку зрения. На вопрос, откуда взялись мои фотографии…он улыбнулся и сказал, что в интернете, в «моем мире» выложены эти фото, оставалось только распечатать. Для чего они это сделали? Чтобы я увидел себя? Или они не верили, что я мог быть таким и тем самым ткнули меня в бытовавшую меня реальность.

Я вышел. Сегодня в семь генеральная. Завтра сдача. Воздух тугой. Его невозможно вдыхать. Делаю это через раз. Иначе дрянь какая-то попадает в горло и мешает нормально существовать. Или мне кажется. Иду дальше. Половина дороги пройдена я ничего не видел. Людей нет. Их меньше. Иду, иду…тихо, только собаки идут навстречу. В какой-то момент мне показалось, что все жители обернулись в животных и сейчас они в той самой шкуре, в какой и должны быть.

На площади народ. Что происходит. Не против ли меня это забастовка. Ополчение. Все по группам. Здесь еще труднее дышать – пахнет жаренным мясом и потом. Как я ненавижу этот вокзальный вкус. Они все собрались, чтобы меня отправить. Один выступает на сцене. Толпа его поддерживает. Они скандируют, только я не понимаю эти жесты – поднятые руки, сжатые кулаки. Весь город. Сколько их здесь. Больше тысячи? Такой людской поток, чтобы вытравить одного человека. Как будто я им воду отравил, подсыпал какой-то жуткой отравы. И сейчас…другой вышел. Говорят про их город, что он должен стать лучше, но пока будут продолжаться эти безобразия (это они обо мне). Они не должны меня видеть. Я ушел. Я так и не узнал в тот момент, что таким образом проходили политические дебаты в честь нового мэра города. Я сопоставил свою славу со славой политического лидера. Губа не дура.

Я свернул к реке. Там все также сидели рыбаки и грохотал мост от проезжающих машин. Я присел на плиту. Она мне показалась холодной. В небе появилась черная точка. Она увеличивалась. Я посмотрел по сторонам – хотелось узнать, видят ли они то, что вижу я. Они были спокойны. Я же не мог понять, почему небо окрашивается в черный цвет, покрывается точками. Никогда не видел столько черных птиц. Тучи. Полчища. Они рисовали в небе полотно с дырками. Они словно были миниатюрными ткачами, которые за какой-то мгновение превращают голубое полотно в прозрачную сеть. Сеть, которая сейчас рухнет и поймает всех рыб в реке. Рыбаки благодарно поклонятся и пойдут радостно домой. Но этого не случилось и рыбаки знали это, поэтому не обращали внимание на эти небесные метаморфозы, которые происходили часто, особенно в осеннее время. Птицы улетали. Оставались только те, кто понимал, что не сможет пережить полет. Они оставались здесь, чтобы умереть.

Куда бы я ни посмотрел, все мне напоминает о том, что я здесь чужой. И как ведут себя птицы, и собаки поворачиваются ко мне, чтобы показать свою открытую пасть, и люди хотят выругаться в мой адрес. Я должен быть слеп, чтобы ничего не видеть, глух, чтобы… но я должен быть в полном здравии, когда спектакль пройдет генеральную и завтрашний этап. Премьера должна состояться.