Николай Семченко - Одиночество шамана

Старуха что-то сказала ещё по-нанайски, но переводить не стала, лишь собрала гармошкой морщины вокруг рта и со счастливой улыбкой выдохнула:

– Бо-Эндули!

А что это такое, Марго было неведомо.

Если бы она догадалась передать разговор с Чикуэ Андрею, и упомянула бы это слово, то, возможно, он бы не удержался и сообщил, что тоже видел отрешённого малыша-крепыша. Но не тут, а Где-То Там, чему названия пока не знает, а, может, и знает, но всё равно не скажет.

Настя, между тем, чувствовала себя довольно стеснённо: как-т так получилось, что разговор шёл в прихожей, Андрей переминался с ноги на ногу, Сергей Васильевич конфузился, а Марго без умолку болтала обо всём на свете, явно стараясь вызвать к себе если не уважение, то симпатию подруги Андрея. Она давно уяснила одну простую истину: хочешь, чтобы мужчина тобой заинтересовался, стань лучшей подругой его подруги. Интерес, правда, у неё был совсем иного свойства, но он тоже подпадал под это правило.

Настю, однако, раздражала назойливость Марго, и, к тому же, она хотела остаться с Андреем наедине. Очень по нему соскучилась!

Сергей Васильевич оказался деликатнее Марго. Он решительно присел на пуфик и, обуваясь, сообщил:

– Нам пора. У нас ещё кое-какие дела есть.

– Какие? – вскинулась Марго. – Кажется, у нас одно дело было. Мы не случайно к Андрюше зашли…

– Маргарита, выйдем – и я вам напомню, какие дела, – пробурчал Сергей Васильевич, злясь и на Марго, и на непослушный ботинок, который никак не хотел надеваться на ногу. А спросить, есть ли в этом доме обувной рожок, он стеснялся. И так хозяину доставили массу беспокойств.

Делать нечего, Марго изящно впрыгнула в свои туфельки, поцокала каблучками, подхватила свой ридикюль и с сожалением глянула Насте в глаза:

– Ах, мы с вами так мало пообщались, но, надеюсь, ещё увидимся!

– Надеюсь, – подтвердила Настя, а сама подумала: «Вот ещё!»

Как только за гостями захлопнулась дверь, она обняла Андрея и спросила:

– Ты соскучился?

– Да.

– Сильно-сильно?

– Да.

– Зая, а я-то уж, котик, как соскучилась!

Ну, как вы думаете, что ещё может выдумать влюблённая девушка? Правильно: много чего! Котик и зайчик в одном лице – это было только началом…

Он хотел сказать ей много-много самых прекрасных слов, какие только есть в языке: милая, единственная, прекрасная, неповторимая, любовь моя, лучшая из всех женщин Земли, звёздочка ясная, ненаглядная, солнышко – и говорить ещё и ещё, но на мгновение что-то будто щёлкало в мозгу, и включало в нём зануду и рационалиста: всё сказанное и несказанное казалось вдруг нелепым, смешным и даже глупым. А самое главное, он понимал: это так банально, и старо, как мир, – миллионы мужчин говорили, говорят и будут говорить своим женщинам те же самые слова, и даже любимых животных и птиц перечисляют одних и тех же: зайчик, киска, медвежонок, мышка, белочка, лебёдушка, сокол ясный, пёса и тому подобное (впрочем, в списке любимых животных есть стойкие исключения: почему-то спросом не пользуются носороги, крокодилы, скунсы, олени, а также прочие рогатые, а также парнокопытные: свиньёй или поросёнком редко кто называет другого человека в порыве страсти).

Настя сердилась на него за его короткие «да – нет», ей не хватало только обожания и желания в его глазах; нежные объятия, долгие поцелуи, ласковые прикосновения она считала само собой разумеющимся, а вот слов – глупых, смешных, банальных ей не хватало. Если бы даже он твердил, как попугай, «люблю» – сто, двести, триста раз, это понравилось бы Насте, но Андрей считал, что подобным занимаются те мужчины, которые и самих себя хотят убедить: любят именно эту женщину – самогипноз, так сказать, внушение, медитация, а, может, заклинание – прежде всего, самого себя, а уж потом – женщины.

Увы, Андрей относился к тому типу мужчин, которые не любят разбрасываться словами, сдержанны в своих клятвах и обещаниях – если они кого-то выбрали, то, как правило, это надолго и всерьёз. Даже то, что они сами считают как бы несерьёзным, – всё равно нешуточно: обычный флирт порой перерастает у них в нечто основательное и постоянное.

Андрей любил Настю, но у него была и Надежда. Две женщины. И каждая – необходимая. Только необходимыми они были по-разному: Настя – восторг и счастье, бой барабана в сердце и тихое обмирание, невыносимая лёгкость и головокружительный полёт, её тело – продолжение его, а может, и не продолжение: можно ли створки раковины считать продолжением друг друга? Надежда – совсем другое: он считал её другом, и даже иногда в шутку упоминал известную фразу Антона Павловича Чехова о том, что женщина становится мужчине другом только после того, как побывает его любовницей. Может, он что-то путал, но смысл был точен. Надежда сердилась на него и, шутливо грозя пальчиком, обещала: «Больше не дам! Будешь тогда знать, как обижать женщину».

Она не хотела быть ему только другом, и, скорее всего, даже совсем не стремилась попадать в эту категорию: Надежда желала любви. Она была слишком женщиной, чтобы стать мужчине всего лишь наперсницей.

Впрочем, ему было с ней хорошо: Надежда ничего не стыдилась, и простодушно полагала, что в постели нет ничего постыдного и запретного, забывая о том, что у любовника непременно возникнет вопрос: с кем она так напрактиковалась, и сколько же его предшественников вспоминают теперь Надюшу? Если построить их в ряд, то, может, целая рота получится? «Батальон! – она хохотала в ответ на такие вопросы. – Или взвод! Что больше – взвод или батальон? – и, внезапно сбросив улыбку с лица, утыкалась ему под мышку: Дурачок! Боже мой, какой же ты ещё дурашка! Мог бы и сам догадаться: женщине всегда приятно делать то, что хочет её любимый мужчина. Всё, что угодно. Без оглядки. Понимаешь?»

Настя тоже говорила о том, что нет выше счастья, когда любишь того, кто любит тебя, и за это можно всё отдать. Но всё-таки её что-то сдерживало: например, она не хотела смотреть эротические фильмы, которые Андрей специально купил – пусть знает, как это бывает у других людей. И не желала говорить, какие моменты их близости ей наиболее приятны: «Мы не американцы, – объясняла она, – это у них принято обсуждать, что и куда должно попадать, чтобы добиться фантастического оргазма, – слово „оргазм“ она выговаривала с трудом, краснея удушливой волной. – Это, знаешь ли, техника секса. А я никакую технику, даже эту, не переношу! Я вообще не способная к техническим дисциплинам. Главное – движения души, а не отдельных частей тела! И убери „Кама-сутру“ куда подальше. Потому что все эти позы и способы, – она снова смущённо опускала глаза, – всего лишь приложение. Приложение к философскому трактату. „Кама-сутра“ – это философия любви, а не руководство по сексу…»