Николай Семченко - Одиночество шамана

Пары раз хватило, чтобы Ниохта уяснила: себе же делает хуже, когда ругается с Андреем; у него хватит силы воли, чтобы выдержать её бесчинства. Хотя на самом деле ему приходилось терпеть из последних сил, чтобы не взвыть от боли, но он не подавал вида и старался не думать о причиняемых ему неприятностях: аоми читала все его мысли и, ясное дело, тут же воспользовалась бы своим преимуществом. В это ремя он думал о чём угодно, но чаще всего, мстительно сжимая губы, о Тиле Уленшпигеле, особенно о том моменте, когда желчный Иост собирал у себя старых кумушек, самых ехидных и зловредных. Эти старые совы, держа под мышками вязальные спицы, грелись у очага и угощались сладким вином и гренками. В самый разгар пиршества Иост бросал в огонь щётку, и комната мгновенно наполнялась смрадом. «Ух, ах!» – вопили тётушки, и каждая корила другую за то, что испортила воздух, за собой вины никто не признавал, и старушенции немного спустя вцеплялись друг дружке в волосы. Иоста это забавляло, и он всякий раз использовал великую силу запахов, чтобы поссорить кумушек и повеселиться самому, глядя на великое побоище. Осматривая потом поле битвы, он обнаруживал клочья юбок, чулок, сорочек и старушечьи зубы. «Эх! Потерянный вечер! – думал он в глубокой печали. – Никому не вырвали в драке язык!»

Эхе-хе, думал Андрей, с каким бы удовольствием напустил смрадного дыма, чтобы Ниохта расчихалась и раскашлялась, и взмолилась бы прекратить это безобразие, а он бы смеялся в ответ и, закрывая нос полотенцем, бросал бы и бросал на сковородку щетину из щётки для обуви – на, жри, подавись своей блевотиной! Ишь, распускает свой длинный язык. И почему это до сих пор его никто ей не выдрал, ехидине столетней?

Он думал об этом так прилежно, что Ниохта пугалась его мыслей и затихала, стараясь ничем не обнаружить своего присутствия. Андрей старался не вспоминать, что аоми может превращаться в кого угодно, например, в тигра – ух, какой он большой, красивый и могучий! Догадайся она припугнуть его в таком образе, он бы ни минуты перечить ей не стал. Однако аоми, слава Богу, простодушно верила его лукавым размышлениям о том, как хороши зажаренные кошки, и если бы ему попался, к примеру, упитанный амба, то уж он не преминул бы приготовить из него знатное жаркое. Без разницы, что это священное животное, пусть ему всякая чудь поклоняется, а для него это всего-навсего объект для кулинарных упражнений. Ну, Ниохта, давай, где же твой тигришка?

Большинство малых народов, обитающих на Дальнем Востоке, до сих пор отличаются редкостной бесхитростностью и простосердечием. Наверное, и Ниохта, не смотря на то, что многое видела, знала и умела, тоже не избавилась от этого качества, – и даже широкая поступь цивилизации, сметающая на своём пути весь уклад жизни таёжных людей, не смогла растоптать их обычаи и нравы. Древний свет, теплящийся не только в плошках перед сэвенами – они по-прежнему стоят в избах стариков, но и в охотничьих зимовьях, балаганах, шалашах рыбаков, освещает вечно юные и наивные омми малых народов. Впрочем, не обязательно чтобы он тлел в глиняном или каком ином сосуде – этот свет мерцает в глазах детей, освещает темные морщины стариков, играет в зрачках круглолицых девушек, и они смущённо опускают ресницы, столкнувшись с прямым взглядом чужого мужчины…

Может, Ниохта в чём-то была права, когда утверждала: именно она надоумила Андрея добавить кафе «Какао» шарма – ну, например, готовить таёжный чай и подавать к нему лепёшки из черемуховой муки. Эта нехитрая местная экзотика неожиданно пошла на «ура». Публика, падкая до всего новенького, верила в чудесные свойства дикорастущих растений, к тому же в составе травяного сбора были листья и корни элеутерококка, ягоды лимонника, бадан и заманиха, которые, как считается, повышают тонус и, следовательно, возбуждают желания.

Терпкий и приятно пахнувший чай обходился заведению в сущие копейки: всё, что требовалось для него, было буквально под ногами – только не ленись, собирай да правильно суши листья, стебельки, ягодки. Сначала, правда, всё это закупали в аптеках, но потом наняли двух старушек из Сакачи-Аляна, которые и занялись собирательством. Они же и черемуху перетирали в больших каменных ступках. Счастливые, что имеют к своим грошовым пенсиям прибавку, они были рады радёшеньки: хорошо, не отдали эти ступки в музей, уж как их Эдуард Игоревич просил-уговаривал, и денег сулил – целых двести рублей, но умные люди посоветовали не расставаться с раритетами (эва, слово-то какое выдумали!), они, мол, дороже стоят, эти ступки-то… И вот, правда! А Эдуард Игоревич пусть довольствуется халатами и коврами, которые для его музея гордячка Чикуэ вышивает. Подумаешь, художницей считается, её в какой-то союз приняли и даже билет выдали – вроде как удостоверили: настоящая мастерица! А толку-то? Она с одним халатом, считай, полгода возится: кроит, вышивает, петельку к петельке старательно считает, все пальцы исколола, а денег-то меньше ей дают, чем за эти травы, что вокруг села в избытке растут, только не ленись их собирать да сушить, как встарь все женщины делали.

В последнее время, однако, тандем бабулек то ли стал халтурить, то ли на сушилке что-то случилось: травы были чуть сыроватые, отдавали дымком и уже не ломались меж пальцами легко, с сухим потрескиванием, – чай, в общем-то, заваривался густой, но в нём не доставало крепости и того легкого особенного аромата, который витает над чашкой, напоминая о солнце, ярких бликах на глади лесного озера и ветерке, запутавшемся в высоких стеблях медяного шеломайника. Напиток пах просто травой. Это, конечно, был не тот запах, который свойствен аптечным травам: не смотря на самые герметичные упаковки, они, видимо, всё-таки вбирают в себя едкую химию, пусть и в мизерных долях, и, как результат, отдают то ли карболкой, то ли хлоркой. По этой причине в «Какао» от них отказались, и вот – нате вам! – снизилось качество собственных заготовок.

– У чая должна быть душа! – сокрушался Андрей. – Чай без души – это совдеповский напиток из общепита! Он должен не просто жажду утолять, а доставлять наслаждение, понимаете?

– Понимаю, – кивал Роман Викторович. – Ещё как понимаю! Посетители стали меньше чая пить – выручка падает.

– И когда вы наконец съездите в Сакачи-Алян? – допытывался Андрей. – На той неделе обещали – не вырвались. Надо понять, что у сборщиц случилось. Экспедитор рассказывал, будто старушки накрыли сушилку толем. Прохудилась она у них, что ли? Представляете: травы под вонючим толем сушатся!

– Хорошо, завтра съезжу, – обещал Роман Викторович.

Но завтра образовывались какие-то ужасно неотложные дела, вдруг возникала масса проблем – заместителю директора приходилось крутиться не хуже белки в колесе и, взмокший, с посеревшим лицом, он вспоминал о данном обещании лишь к вечеру. Ехать уже было поздно, да и не хотелось: за день насобачился до чёртиков, обещал жене вернуться домой пораньше, чтоб наконец-то сына поучить уму-разуму (учителя жалуются, а соседка заметила: покуивает и сквернословит), а тут – изволь ехать по грунтовой дороге, в потёмках да по колдобинам, ещё чего доброго шину проткнёшь, майся потом до утра. Нет уж, лучше завтра…