Николай Семченко - Одиночество шамана

Напротив П-образной постройки находился камень с плоской макушкой в виде чаши, в ней горел костер. Белёсый дым от него ветер относил в сторону громадных валунов, которые стояли в ряд как хорошо обученные воины. На этих камнях были выбиты изображения духов, священных животных и какие-то таинственные знаки, значение которых знали только Посредники. Чуть поодаль высился прямоугольный камень, его вершина напоминала треугольную голову, заостренную вверху.

Когда Андрею снился этот сон – или не сон? – он не обратил внимания на этот камень. Его как-то больше занимала зловещая старушка, из-за которой он и полетел в тартарары. А камень-то был Дюлином!

– Вспоминай, вспоминай, – шептала Чикуэ Золонговна. – Должен быть знак! Что-то необычное, особенное.

Он снова и снова мысленно прокручивал в мозгу эту картинку: базальтовые плиты в форме буквы «П», примитивные солнечные часы, камень-чаша с горящим огнём, голова Дюлина… Тень от неё медленно двигалась к пещере. Да, конечно же, она неотвратимо приближалась к темному входу!

– Ещё, ещё припоминай! – просила Чикуэ Золонговна. – Что дальше было?

Когда остроконечная тень Дюлина врезалась в самую середину темного отверстия пещеры, внутри что-то вспыхнуло. Будто кто-то зажигалкой щёлкнул: чик, загорелся красный огонёк, и почти тут же погас, но чёрное нутро не потемнело ещё больше, как \это обычно бывает после яркой вспышки, а чуть заметно посерело. Скорее всего, внутри пещеры появился слабый источник света. Но вскоре он погас – и внутри отверстия мгновенно потемнело.

– Кажется, это длилось всего несколько секунд, – припомнил Андрей. – Я, считай, почти ничего и не видел. Меня поразила постройка, похожая на мегалиты, и камень-чаша тоже удивила. А Дюлина я как бы боковым зрением видел, он стоял в стороне, да и не присматривался я к нему особо. Но теперь-то всё это кажется мне странным…

Не сговариваясь, он и Чикуэ Золонговна одновременно посмотрели на серую тень, отбрасываемую гигантской головой: она уже приблизилась к отверстию пещеры. Над кустами лещины порхали большие чёрные махаоны, где-то неподалёку резко закричал и так же внезапно смолк сорокопут; басовито гудя, важно пролетел большой шмель, он степенно опустился на высокий стебель татарника, сплошь покрытый фиолетовым куполом соцветий; лёгкий порыв ветра всколыхнул куртину иван-чая – и сразу потянуло густым медвяным ароматом. Ничего особенного вроде бы не происходило, разве что ни насекомые, ни птицы старались не попадать в тень Дюлина: подлетали к ней, но, будто натолкнувшись на преграду, поворачивали обратно.

Сергей Васильевич, устав рассматривать свою карту, положил её в портфель и от нечего делать воззрился на прямоугольный камень, который старая Чикуэ назвала Дюлинем. Он решил, что при очень большом воображении его вполне можно принять за голову великана, и даже найти некоторое сходство с теми деревянными фигурками, которые местные умельцы вырезают из обычных чурок, выдавая их за изображения сэвенов. Туристы охотно раскупают эти поделки: какая-никакая, а экзотика.

Уфименко не понимал, почему старуха ничего не делает: уселась на край ковра, молчит, ничего не говорит, да ещё и Андрея от себя не отпускает – смотрит на него, будто гипнотизерша: глаза в глаза. Что вообще происходит? Они все притащились сюда не для того, чтобы прохлаждаться. А если Чикуэ захотела отдохнуть, то можно ведь совместить приятное с полезным: хоть бы достала припасы, зря он, что ли, кроме водки, набрал в сельповском магазине всяких консервов? Уже пора бы и перекусить, маковой росинки с утра во рту не было…

И только он подумал про эту самую маковую росинку, как к нему сзади тихонечко подкралась Марго и тронула за плечо:

– Смотрите-ка! Вон туда, куда старуха с парнем выпялились. Видите?

Сергей Васильевич посмотрел на темное отверстие пещеры. Вроде ничего особенного. Разве что длинная тень от каменной головы вползла в дыру.

– Чуть влево поглядите, – шепнула Марго. – Там березка стоит, а под берёзкой… Я просто своим глазам не верю!

Он перевёл взгляд влево и чуть не вскрикнул от удивления. Под невысокой берёзой сидел тот самый карапуз, с которым Сергей Васильевич и Марго познакомились волей случая и потом везли с собой в Сакачи-Алян, а пацанёнок вышел посреди дороги и его забрал древний дед.

Малыш лучезарно улыбался. Из уголков его пухлых губ сочилась слюна, он бессмысленно глядел перед собой, покачивал головой, как китайский болванчик, и монотонно тянул:

– Да-да-да-да!

14.

Целый день у Насти всё валилось из рук. За что ни бралась, всё получалось не так. Причем, с самого утра не заладилось. Вымыла голову, включила фен, а он зашипел как злобная гадюка, издал неприличный пукающий звук и пристыжено замолчал. Как Настя его ни трясла, не ругала, фен хранил полное молчание. Если бы отец был дома, то наверняка что-то бы в нём подшаманил: он обожал приводить в чувство забастовавшие электроприборы. Вот, казалось бы, утюг, который у них, наверное, лет двадцать пахал, совсем от старости загнулся, а отец разобрал его, какие-то контакты заменил, что-то почистил, дунул-плюнул – и, надо же, утюжок как новенький стал!

С мокрыми волосами, однако, из дома не выйдешь. А Настя обещала ровно в девять-ноль-ноль принести в одну фирму дискету с набранным на компьютере текстом: засиделась заполночь, уже полусонная дотюкивала какие-то бессмысленные фразы – рукопись была наполнена такой тарабарщиной, что смысл текста совершенно ускользал от понимания; да и с таблицами пришлось повозиться: на стандартный лист бумаги они не помещались, хоть плачь. Но Настя лить слёз не привыкла. Нашла-таки выход: что-то сжала, где-то сокращенные обозначения сделала, линейки чуть ли не впритык к краям листа поставила – и, пожалуйста, всё вышло красиво и даже элегантно.

Она набирала тексты на компьютере ради приработка. Делала это быстро, чисто, без ошибок, и работы у неё хватало: довольные заказчики обычно рекомендовали Настю другим, не преминув заметить – пунктуальная, исполнительная, грамотная. «Из рук в руки перехожу», – шутила она.

И вот, из-за фена её реноме могло пострадать. Настя позвонила в фирму, но там никто не брал трубку: до начала рабочего дня оставалось ещё сорок минут. Автоответчик, как на грех, был отключён, и она не смогла даже оставить извинительное сообщение.

Положение спас вентилятор, и хоть он гнал прохладный воздух, волосы всё-таки высохли. При этом Настя умудрилась нанести тушь на ресницы, подкрасить губы – самую малость, чуть-чуть, потому что считала: макияж – это всё-таки не боевая раскраска женщины, а способ подчеркнуть естественность. Тем более, что эта самая естественность вроде как была ничего так, вполне нормальная, не страхолюдина какая-нибудь.