Николай Семченко - Одиночество шамана

– Нанайцы – тоже люди, – наконец произнесла Чикуэ Золонговна. – Того, что есть у других народов, мы тоже не лишены. Ты можешь смеяться над тёмной старухой, но я думаю так: люди всей Земли сотворены одним высшим существом, только каждый народ называет его по-разному.

– Нет-нет, что вы! – вскинулся Андрей. – Никакая вы не тёмная! Мне с вами так интересно общаться…

– Не пустословь! – старуха пренебрежительно поморщилась и продолжала, будто и не слышала его реплики. – Разбрелись люди по планете, но общее у них осталось. Все женщины, будь то королева или самая последняя беднячка, рожают детей одинаково, и у каждого младенца есть пуповина. Она связывает новорожденного человека и высшее существо. Пуповину-то можно перерезать, но незримая нить остаётся. Кому-то плетут судьбу Парки, кому-то – другие божества. Раньше любой шаман, войдя в фанзу больного, первым делом просил показать ему пояс. По нему он видел, в каком состоянии находятся нити, связывающие человека с небом. На твоём поясе, кстати, эти нити тоже сохранились. Может, они уже совсем оборвались, а может, и нет: шаман был сильный, и о нём многие помнят – до тех пор, пока помнят, он связан с этой жизнью.

Андрей не знал, куда деваться от стыда. Невольно обидел старуху. Не хотел ведь ничего плохого сказать. Он снова и снова что-то мямлил в своё оправдание, смущенно теребил рукав рубашки, но бабка не желала извинять его, по крайней мере, её лицо оставалось непроницаемым, будто застыло.

– Когда того шамана хоронили, к пальцу его руки привязали длинную чёрную нитку, – продолжала рассказывать Чикуэ Золонговна. – За свободный конец взялись родственники покойного, стали тянуть нитку, как положено, в сторону востока: живые остаются тут, а мёртвый должен уйти на запад. Нитка долго не рвалась, все удивлялись и перешёптывались: держится, мол, старик за эту жизнь, не желает уходить. Но всё-таки в конце концов нить оборвали, и в ту же минуту, говорят, сам собой подпрыгнул пояс шамана, висевший в фанзе на гвозде, – будто кто-то пошевелил его или сильно дунул. Глупые старухи, а других у нас не бывает, – рассказчица скосила глаза на Андрея и пождала губы, – конечно, решили: в поясе спряталась аоми, не хотела она уходить со своим хозяином в буни. Другие глупые старухи, напротив, болтали, будто нить дороги – именно она связывала шамана с другими мирами – не прервалась и, значит, какая-то часть его души осталась в поясе.

Андрей снова, запинаясь и краснея, повторил, что не хотел обидеть Чикуэ Золонговну, а глупых старух в принципе не бывает: они прожили большую жизнь и накопили мудрость – почаще бы, мол, молодым к ним прислушиваться, глядишь: меньше ошибок делали бы.

– Хе-хе! – вздохнула Чикуэ Золонговна, сердито поглядела на Андрея смеющимися глазами и вдруг, как девчонка, прыснула. – Не смеши меня! Не все старые люди мудрые. От возраста это не зависит. И сколько бы глупые старики не учили молодых, жить чужим умом те не станут: каждый должен пройти свой путь сам. Подсказки, конечно, всегда пригодятся, но что толку без конца талдычить: делай то, не делай это? Молодой, если умный, сам вспомнит какую-нибудь сказку: а как в ней мэргены из подобных переделок целыми и невредимыми выходили? Или обычный разговор о жизни с отцом ему вспомнится, или примета, или обычай… Тебе разве нравилось, когда взрослые без конца учили тебя жить? То-то!

Андрей вспомнил бабку свою, Марию Степановну. Старуха Чикуэ чем-то походила на неё – не обличьем, конечно, а внутренним смыслом. Баба Маша тоже подмечала всё, что творилось вокруг, чувствовала сущность других людей, и если человек чем-то ей не нравился, то, хоть золотом осыпь, знакомства с ним не водила: только «здравствуйте – до свидания», не больше. Мораль и нотации внуку предпочитала не читать, потому как, по её мнению, это совершенно зряшное дело: ребёнок всё равно попытается сделать по-своему. Но предупредить его о всякого рода опасностях Мария Степановна считала непосредственной миссией каждой настоящей бабушки.

Правда, при этом она иногда поступала странно. Андрей вспомнил, как бабка сто и один раз сказала: «Не подходи к огню. Он кусается!» В тот день она варила малиновое варенье на летней печке, представлявшей собой несколько кирпичей, уложенных параллельно друг другу, сверху – плита с кастрюлькой. Маленький Андрей, как зачарованный глядел на огонь, и ему очень хотелось взять головёшку, пышущую жаром – сама сизая, с черными краями, она красиво переливалась бордовыми огоньками. Никаких зубов ни у горящих поленьев, ни у огня он не видел, и потому, когда бабка отвернулась, он схватил выпавшую из печки головешку. И она действительно жадно куснула ему ладонь. «Ах, непослушный какой! – всполошилась бабка. – Наказывала ведь: держись от огня подальше!» Каким-то чудом в её руках оказалась разрезанная пополам картофелина. Мария Степановна приложила её к ладошке Андрея, и боль вскоре прошла, да и ожог, в общем-то, был так себе, пустяковый. Уже потом, через несколько лет, бабка со смехом напомнила об этом случае: оказывается, она сама незаметно выкатила головёшку из нутра печки, дала ей остыть, а потом сделала вид, что не следит за пострелёнком. Вот так-то!

От воспоминаний его оторвал возглас Марго:

– Чикуэ Золонговна!

Мадам, оказывается, никак не могла взять в толк, почему старуха и Андрей молча сидят друг напротив – вроде, и не беседуют, а вид у обоих сосредоточенный. Между тем, часики-то тикали: уже вечер скоро, а дело не сделано, хотя, вроде, почэктэрили – покормили духа пещеры. Обряд, конечно, языческий, кому расскажи, чем они тут занимались, в ответ пальцем у виска покрутят: совсем, мол, крыша поехала с этими твоими, Марго, эзотерическими увлечениями. Но она всё-таки верила: Чикуэ Золонговна поможет им найти то, что они с Сергеем Васильевичем исали. Вход наверняка где-то тут.

Андрею же показалось, что он молча говорил со старухой всего-ничего, каких-то, может, пять минут. Неужели время странным образом растянулось? Но Чикуэ Золонговна не дала ему подумать над этим вопросом.

– Вот что, – сказала она. – Ты должен вспомнить, что когда-то было возле этой пещеры. Давным-давно. Тьму веков назад.

– Но я…

– Не перебивай. Если аоми взялась учить тебя, то она должна была показать тебе вход. Может, ты и не понял, что это именно тот вход, который нам нужен. Но все будущие шаманы через него проходят…

– Я не шаман…

– Ладно. Не шаман. Знаю. Но знаю от прежних людей и другое: когда-то тут что-то было, может, капище какое-то или что-то ещё. И был в этом капище особый знак, указывающий, куда идти…

– Кажется, мне что-то снилось. Вроде, тут были Посредники, но их я не видел…

– А что видел?

Андрей вспомнил странную поляну, на которой высилось сооружение из трёх базальтовых плит в форме буквы «П». Нижние плиты были наклонены к центру, верхняя лежала на них идеально ровно, прямо посередине её был установлен столбик из камня. Его тень вслед за солнцем двигалась по кругу, аккуратно выложенному из черных и белых камушков – так люди, именовавшие себя Посредниками, следили за ходом времени. По каким-то, только им одним ведомым правилам, они точно знали, когда злой черный ворон снова поглотит солнце – и наступит мрак, завоют собаки и притихнут птицы, и они же ведали, долго ли, коротко ли это продлится. Посредники были в курсе, когда луна станет круглолицей – по ней они гадали о предстоящих дождях, начале хода кеты, разливах реки, и даже могли предсказать пришествие страшных духов, напускавших на людей мор и болезни. Однако незримые сеоны боялись Посредников, потому что те знали, как их увидеть и сразить своими меткими стрелами.