Андрей Травин - Пиарщики снова пишут (сборник)

У Андрея было странное отношение к смерти. Из богатого культурного наследия человечества он позаимствовал только убеждение в том, что душа не умирает после смерти плоти. А так его не волновали ни карма, ни грехи тяжкие, ни мытарства воздушные, ни райские гурии, ни круги дантовского ада, ни колесо Сансары… Его интересовал только Переход. Андрей пребывал в убеждении, что особенно важно именно то, каким будет вектор души в момент смерти. Дескать, какой душа пройдет эту финишную черту, такой и будет потом жить. В этом смысле он не считал подарком судьбы даже смерть во сне. И поэтому так важны были ему безлюдные горы в качестве задника для собственной смертельной драмы. Тот белый ослепительный мир, сразу после которого мир еще более ослепительный… Андрею уже доводилось убеждаться, как прошлое в горах отступает на дальний план уже после первой недели среди вершин. Впрочем, на маршруте в один конец избежать мыслей о прошлом, скорее всего, будет нельзя. Однако сейчас мысли Андрея были, как никогда, погружены в настоящее – он тщательно отбирал реквизит для собственной смерти.

Как и в реквизите палача, тут было много всяческой железн и. Среди них как минимум примус, котелок, железный термос, лыжные палки, «кошки», ледоруб. Алюминиевая рогатка, титановые карабины и крючья в этот раз были не нужны – до того, как понесется душа в рай, Андрей предполагал избегать слишком вертикальных перемещений. Впереди предстоял медленный подъем тропами и перевалами туда, где смотрят на мир через черные, а не через розовые очки, а смерть в своих белых одеждах почти неразличима среди слепящих снегов.

Андрей, подумал, что за то время, пока он не был в горах, он совсем забыл, как надо завязывать узлы. Однако теперь он будет не в связке, но зато, может быть, ему удастся развязать некоторые узлы своей жизни…

Не забыты были и мелкие радости жизни, например, провернутая лимонно – медовая смесь. Она, впрочем, была предназначена больше не для лакомства, а для борьбы с горной болезнью – чтобы там, в горах был только один смертельный недуг, а все остальные, включая душевные, считалось мелкими недомоганиями.

Кстати, согласно планам врачей Андрей должен был умереть через полтора – два месяца. Так что впереди был полноценный отпуск за свой счет. Счет, который предъявлять было то ли некому, то ли… это надо было обдумать… Но 40 дней тишины до смерти давали отличную возможность привести в порядок мысли, в том числе по поводу ближайших 40 дней после того. Да и вообще… если и стоило решать сейчас какой‑либо глобальный вопрос, то только самый глобальный – вестись ли на предсказание людей в белых халатах или… Хотя нет, был еще один червячок сомнения, который шевелился где‑то очень глубоко внутри – не является ли его восхождение суицидом в чистом, как горный снег, виде?

Дело в том, что Андрей всегда отвергал суицид. И даже, пожалуй, презирал. Во всяком случае он презирал способ, альтернативный замерзанию на далеких горных склонах – вскрытие вен в горячей ванной. Ему вообще казалось, что так кончают жизнь те самые девушки, которые любили часами сидеть в этой самой ванне с журнальчиком, а потом, покинув ее и обнаружив несоответствие окружающей жизни с тем ожиданиями, что они вынесли из этого глянца, наполняли эту ванну собственной кровью. Андрей представлял это так: обнаженная девица сидит в ванне и медленно – медленно снимает первую сережку и кладет ее на край ванны, потом в точно таком же темпе она проделывает это со второй, потом снимаются медальон или браслет или крест. Знакомый патологоанатом говорил, что самоубийц всегда находят без крестов. В общем, перед лицом безносой старухи совершается самый предельный стриптиз, которого не удостоился даже тот, ради которого она так убивается. В общем окровавленная ванна – для «маленьких девочек со взглядом волчицы». Тогда как «рюкзак и ледоруб, вот это для мужчин».

Андрей был уже не молод. А поэтому набит обрывками старых песен и отметинами болезней. Вирус гепатита, резвившийся в крови, тоже должен был участвовать в восхождении. Однако если и что и осталось в нем здорового, так это ноги и сердце. Именно данный последний резерв и предполагалось использовать в предстоящем походе «высшей категории сложности». Ведь хотелось добраться в такие места, куда мог в свое время причалить Ноев Ковчег, но теперь, наверное, не причалит даже лодка Харона. В места, которые принадлежат наполовину небу, наполовину земле.

Оставалось выбрать подходящие горы. Кавказ не подходил Андрею из‑за перенаселенности. Там легко было быть снятым с маршрута спасательной службой или пограничниками. А, скажем, гора Манаслу, что стоит в южном отроге Гималайского хребта и в переводе означает «Гора печали», не подходила даже по названию. Эпикурейская жизнь Андрея не могла окончиться в таком грустном месте.

Что еще? Анды, Алтай, Памир, Гималаи? Надо было делать окончательный выбор, но внимание отвлекал червь сомнения. Можно ли считать такое восхождение (куда угодно, хоть в Шамбалу) аналогом умирания в собственной постели или это все же суицид? Пока удалось убедить себя только в том, что это – не самоубийство в буквальном смысле, потому что, скажем, не вовремя отстегнувшаяся «кошка» или собственная тушка, неудачно сорвавшаяся в кулуары, или лавина, пропасть, холод, да все что угодно – непреднамеренная смерть. «Ведь в случае, если сорвусь на склоне, буду добросовестно зарубаться, так что все честно», – думал Андрей. Но все сомнения отогнать не удавалось. В конце концов, Андрей решил разруливать ситуацию после схода с трапа самолета… Ведь там горах изменится все – и упругость шагов, и даже упругость слов этого рассказа.

II

Неожиданно наступив на «живой» камень, Андрей упал вбок – вниз по склону, еще в воздухе перевернулся на живот, и, перенеся вес тела на правую руку, удачно зарубился в склон «носом» ледоруба. Спасительный ровный участок был буквально в двух – трех метрах выше, но Андрей с ужасом обнаружил, что обе ноги, которые он раскорячивал в поисках опоры, бесполезно чиркают по льду, не нащупывая под собой ни камня, ни выступа заснеженного грунта. Получалось, что он висит на кистях рук, будучи практически не в состоянии даже как следует оглянуться вниз на то, что его ожидает…

Вообще в таких случаях надо просто висеть на наливающихся свинцом руках, пока остальные члены группы будут тебя спасать. Что делать в таких случаях одиночке, неизвестно…

И вопрос: «Ну что, вот и Курносая?»…

Когда рождается младенец, его энергия так высока, что если повесить его за одну ручонку на перекладину, он схватится за нее цепко, как обезьянка, и будет без труда висеть так несколько минут. В этой исходной подаренной ему при рождении энергии заключен его шанс постепенно «обменять» ее потом на жизненную мудрость или хотя бы хорошее понимание жизни. Теперь песочным часам жизни, наверное, следовало перевернуться, ибо такое качество как критичность у Андрея развилось настолько, что не раз позволяло ему сходу делать верный выбор, а вот последние остатки его энергии, словно песчинки часов, быстро стремились к нулю вместе с отпущенным временем жизни.