Антон Евтушенко - Покидая Вавилон

– Ну, пожалуйста! Разреши быть рядом… У меня нехорошее предчувствие!

– Ну, что такое! – взмолился Кирилл. – У одного знаки судьбы, у другой – нехорошее предчувствие. Ну, поймите: это уже не шутки! Я не знаю, за какую Европу там борются, но эта борьба уже не на жизнь, а на смерть! – в сердцах он метко зашвырнул использованные батарейки в мусорную корзину. Та, закачавшись, стойко приняла удар на себя, отозвавшись глухим стуком. Потянув за собачку замка-"молнии", Кирилл вскрыл сумку, заглянул внутрь в поисках запасного комплекта, растерянно посмотрел на присутствующих и подчёркнуто-неторопливо закрыл.

– Что-то не так? – Доменико перехватил взгляд Кирилла.

– Да, – совсем растерялся Кирилл. Он поскрёб ногтём переносицу, водружая свергнутые очки обратно. – Это не наша сумка.

«На Майдане начинается движняк. Отмечен резкий рост ультраправых. „Беркут“ мобилизует силы, подтягивая батальоны к эпицентру действий. Провокации переросли в акции вандализма и насилия. Есть жертвы. Прошу расценить это сообщение, как моё заявление о готовящемся в Киеве преступлении». Кирилл перечитал набранный текст в редакторе, поправил пару запятых и в очередной раз отправил сообщение на страницу собственного блога.

– Ещё бы вчера, я сказал, что, скорее всего, к Новому году Майдан рассосётся и переместится в кулуары кухонных сутолок, – проговорил он, отодвигая от себя ноутбук и устремляя взгляд вдаль на пылающие шары оранжевых зарниц в пузатых цилиндрах прогорающих насквозь бочек. – Теперь, наверно, вряд ли.

Они с Джованни грелись у одной из таких "мартенок", трогая пальцами объёмные волны лучистого тепла, и уже битых полчаса околачивались у пятнистого фургона телевещательного комплекса – единственного источника общественных хот-спотов.

– Сигнал совсем слабый, – пожаловался он, – одна надежда законнектиться: торчать вплотную к ним, – Кирилл проверил соединение и облегчённо вздохнул: – Ну, кажется, ушло!

Доменико подцепил с осклизлой талой земли пруток и поворошил красные угли, ощерившиеся с треском и шипением красным оскалом. Аграмантами плетёных кружев искры взметнулись вверх, затмив на мгновение звёзды.

Светотени твистовали на смуглом лице метиса – по заросшим щекам, раздутым крыльям носа, широкому лбу. Борода, сбитая клоками, легко серебрилась, а шикарные смоляные кудри, тщательно напомаженные накануне, теперь свисали бесформенными прядями. Двубортный плащ цвета сухой глины изменил окрас на ещё более невнятный. Засохшие пигментированные пятна грязи перемежались с абрисами мазков сажи, краски, солярового масла. Доброй половины застёжек не доставало – жалкие обрывки нитей ещё хранили память о потерянных пуговицах. Надорванный лацкан трепыхал на ветру, словно вольная птица с надломанным крылом – он бился в напрасных потугах броситься в небо.

– Она тебя любит! – слова сбивчивыми обрывка ми срываются с уст Доменико и уносятся прочь. Ветер крепчает. – И от тебя не отречётся. Её жертва будет напрасной, если ты не сдержишь обещания вернуться живым.

– А тебя чего чёрт понёс? – с досадой спросил Кирилл. Он продолжал сердиться на иностранца за то, что тот своевольничал и не остался вместе с Соней.

– Я встречался в Киеве с одним человеком, – по-своему истолковал вопрос Кирилла Доменико.

– Зачем?

– Хотел купить книгу.

– Книгу? А что, какая-то особенная, эта книга? Редкая?

– Особенная… для меня, – признался Доменико и, стараясь перевести неприятный ему разговор в другое русло, спросил: – А что было в той сумке?

Кирилл некоторое время молчал, посматривая на огонь. Затем посмотрел на Доменико и жалобно спросил:

– Закурить не найдётся?

– Я бросаю, – честно признался тот.

– Я тоже, но сегодня день какой-то… невыносимо богатый событиями. – Он окликнул соседа в драповом пальто и брюках галифе с разрисованными на лбу звёздами Евросоюза: – Дружище, дай согреться сигареткой? Больно хочется курить…

– Зігріється трошки ось там, – хохотнул "звезданутый", указывая на штаб, откуда, мерно оттесняя толпу за площадь, наступали бойцы "Беркута".

Но сигарету всё же дал. Кирилл укрыл себя облаком дыма и с непривычки закашлялся.

– Мерзость, – сказал он, сплёвывая. – Вся наша жизнь, как сигарета: нельзя выкурить её так, чтобы фильтр не потемнел и нельзя прожить жизнь так, чтобы не было черных пятен. – Доменико внимательно слушал. – Мне хочется верить, – продолжал Кирилл, – что я знаю жизнь, во всяком случае, так, как может знать её исследователь, который всегда старается быть в гуще событий. Мне кажется, что я знаю людей и редко в них ошибаюсь. С мыслью об этом жить как-то проще и веселей. Тем печальнее однажды вылезти из бочки и не найти вокруг ни единой живой души.

– Из бочки? – переспросил Доменико.

– Ну, знаешь, это как в той бородатой истории про Диогена, – пояснил Кирилл. – Грек вылез из своего жилища – бочки – среди бела дня с зажженным фонарем и стал что-то или кого-то искать. Один из прохожих спросил его: «Что ты ищешь, Диоген?» И философ ответил: «Ищу человека!»

– Угу, – кивнул Доменико. – Итальянцы в таких случаях говорят, народу много, а людей немного.

– Нда-аа, – процедил сквозь зубы Кирилл. – Я скажу тебе, что оказалось внутри сумки. Там были черенки от лопат, аэрозольные инсектициды, хоккейные щитки, противогазы и ещё куча всякой дряни не вполне себе понятного назначения. Когда я открыл сумку, то вначале подумал, что ребус не так прост, как кажется. Что есть какие-то обстоятельства, третья сила, если хочешь, а самое главное его величество Случай, который дирижирует огромным оркестром под названием Жизнь, пока мы, верные слушатели и зрители, пляшем под дудочку этого чудака и гадаем, отчего в этом аккорде нота "ля", а не "соль", – привычным движением он сдвинул очки к переносице. – Мне, конечно, как журналисту, хотелось строить самые невероятные версии, искать ключи к разгадке и находить их, изобличая все, что скрыто под слоём фальшивого благополучия. Понимаешь?

– Кажется, – не очень уверенно кивнул тот в ответ.

– Вот мой отец, к примеру, жуткий кошатник. Он стал таким, когда мама бросила нас. Так, кошками отец компенсировал дефицит внимания к своей персоне. Их у нас было, на секундочку, восемь, это не считая котят, которых он едва успевал раздавать знакомым, а то и просто подкидывал в чужие дворы. От такого обилия кошек проблем со вниманием у папы не возникало, но возникали проблемы с запахом. Знаешь, как раз тогда, кажется, только-только стали появляться кошачьи туалеты. Кстати: самое полезное изобретение человечества… конечно, после автомата Калашникова, памперсов и андронного коллайдера. И вот представь: в кошачьем лотке с благоухающим наполнителем, если капнуть, можно обнаружить много говна. Конечно, приятнее об этом не думать, но от этого дерьма-то меньше не становится.